Он еще не до конца отошел от ЛСД, я это чувствовал. Он был прозрачный, а не пустой. Меня это слегка разочаровало. Во всем должна быть тайна — даже если известна ее разгадка.
— Знаешь, почему я не нуждаюсь в ЛСД? — спросил я.
— Потому что ты уже сумасшедший?
Какое-то время мы просто стояли.
— Странно, — внезапно пропел он.
— Что странно?
— А ты послушай это слово. Как оно звучит — «СТРАННО…»
И действительно, из его уст прозвучало незнакомо. Звук был другой. Как будто я его только что услышал, впервые в жизни. Совершенно новое слово. И он вроде понял, что я это подумал.
— Странно гулять по Нью-Йорку ночью, — проговорил он. — Не в том смысле, что волочишься, как придурок, а в хорошем. Назвать человека странным — в моем понимании, выделить его лучшее качество. Сделать комплимент. Я бы очень гордился, если б меня кто-нибудь так назвал. Мне нравится это слово. Может, оно мое самое любимое. И твоим любимым может стать — если поймешь его в моем смысле. Ты понял, о чем я?
— А чего не понять? Странно — от слова «странник». Ты всю ночь странствовал.
Он обнажил то, что осталось от зубов:
— А что, ты еще думал, значит «триповать»? Трип — путешествие.
Я хотел спросить, странствует ли он по жизни, но сцена была абсолютно завершенная, любое слово было лишним и все бы испортило. Мы разошлись.
Народу на улицах здорово прибавилось. Нью-Йорк стоял чистый, как стеклышко. Дым из выхлопных труб автомобилей — белый. Люди тоже в белой пелене. Вот какое «странно» имел в виду негр. Странно, когда на душе странно, — как в сказке. Когда на все хочется заглядываться. Меня охватило острое чувство, что я сейчас трипую. Что ЛСДшная трип передалась мне от него. Дух его вселился. Потому и непривычные мысли, и незнакомый город. Правда — странно. Состояние вроде как кто-то спайкс ю. Спайк, подкинуть порошок в напиток. А потом наблюдать, как человек не может допереть, почему у него едет крыша. Со мной сейчас оно самое, да? Беспричинное ощущение восторга. Я испытывал чувство влюбленности. Только не в девушку, а… во все вместе — в мои двадцать лет, в то, что прилетел в Нью-Йорк, в то, что негде жить, что я иду на работу, что не знаю, чем это закончится.
Когда подошел к месту, дверь была закрыта, перед ней толпилось человек тридцать. Меня сразу окликнул какой-то итальянец. Кроме него, я был единственный белый из всех жавшихся от холодка. Он это обозначил — два белых, два представителя европейской расы.
Преувеличенно дружелюбным тоном заверил меня, что совершенно не знает, что мы с ним делаем среди этих доходяг. Подразумевая черных и испанцев. Спросил, сколько дней уже здесь работаю, и, узнав, что ни одного, заорал, что это неважно, мы с ним так и так дадим фору «этим».
— Только посмотри на них, как они гнутся под ветром, словно тростник! Мы-то с тобой это понимаем!
Что именно мы с ним понимаем, не сказал. Был уверен, что я, как белый человек, знаю. Мы с ним.
Сказал мне, чтобы я от него не отходил. Мне вообще не надо беспокоиться — он все возьмет на себя. Есть такие люди: говорят тебе, что и как делать, до того, как узнали первую букву твоего имени. По-моему, они называются лидерами. Я ответил, что сейчас вернусь, и поспешил смыться к моим черным братьям. Выглядели они действительно невзрачно. Подуставший, презирающий жизненные ценности народ. Такую, в частности, ценность, как поход к дантисту. В особенности же ту, что называется работой.
Когда я к ним присоединился — выразив тем самым солидарность, — было не заметно, что черные ребята у дверей чувствуют себя мне обязанными и собираются благодарить. Пожимать руку за то, что я начал вместе с ними толкаться, дожидаясь своей очереди. Глядели мимо меня, не подозревали, что есть такой.
— Это случайно не очередь из тех, кто хочет стать миллионером к концу этой недели? Если так, заходите! — Это был тот же самый дядька, который собирался проломить мне вчера голову за то, что я бросил камень в окно. Каким он был сейчас благодушным! Рэй Чарльз на сцене!
Я забыл его вчерашнюю грубость, охотно ему улыбнулся и шагнул внутрь. Даже сострил, что миллионером не миллионером, а пару тысяч к концу недели рассчитываю получить. Никто не среагировал. Добряка в упор не видели, как и меня, просто ломанулись внутрь, как в знакомое стойло.
Я вгляделся в них. Союз калек с бандитами. Похоже, что имидж, ими самими выдуманный, — калеки для работы, бандиты для всего остального. Они расселись по креслам, вытянули ноги и закрыли глаза. Я почувствовал себя неуютно.
Кроме добряка, этой конторой заправлял еще один мужик, с огромными усами, латиноамериканец, потрясающе похожий на Супер Марио. Как я понял, у них был договор с предприятиями, где не хватало рабочих. Компании звонили им, говорили, в каком количестве работяг нуждаются. Эти два молодца отправляли своих разгильдяев куда требуется. За такую услугу они отбирали практически всю зарплату. Разгильдяи получали на руки не больше сорока долларов в неделю. Может, поэтому парочка и выкрикивала в воздух бодрящие фразы. Которые, как мелкие камешки, падали в океан без всплеска и неслышно шли на дно.