На следующий день после концерта, я в бизнес-центре отеля нашел печатную машинку, набрал на ней письмо с объявлением в редакцию Вашингтон Таймс. Миша отнес на почту конверт с листком и десятью баксами внутри. Объявление гласило: «30 марта в том же месте, в то же время».
Я прикинул, что месяца хватит, чтобы понять, куда история завернула свои салазки. Либо Брежнев нагнет Мао без Даманского, либо случится конфликт. И тогда Леня все-равно приструнит Кормчего. И тот рванет за поддержкой к Штатам. Правда, это случится чуть позже — после первой «социалистической» войны, когда Поднебесная «напрыгнет» на Вьетнам, а наши деятели устроят у границ Китая самые масштабные военные учения.
В любом случае стоило подготовить еще пакет информации по возвращению из тура. Что-то про шпионов в КГБ и ГРУ, анализ реформы Косыгина (пожалуй, последний шанс СССР на более-менее внятные социал-демократические реформы). Я вспомнил, свой разговор с Примаковым. Молодой еще тогда олигарх, я попал первый раз на закрытую встречу в правительстве. Обсуждали экономические реформы.
Дела у страны шли ни шатко, ни валко — Ельцин требовал прорыва. Еврейская «семибанкирщина» же готова была только на один прорыв — украсть из бюджета побольше денег. И вывести поскорее их на Запад. Все идеи, что предлагались в правительстве — были с «двойным» дном. И Ходорковский, и Гусинский с Абрамовичем фонтанировали схемами по оптимизации налогообложения, по тарифам… Увы, все эти схемы были шиты белыми нитками. Банки олигархов, нефтяные компании — в шоколаде, бюджет — с очередной дырой.
Примаков это быстро просек, свел разговор к пустой беседе, начал вспоминать историю.
— Вот вы, господа, говорите, реформы, реформы… У нас в стране история ходит по кругу. Помню какой скандал случился из-за Косыгина в 69-м году. Тоже хотели реформировать экономику, догнать Америку. А что вышло?
Тот рассказ Примакова я запомнил почти дословно.
В 1968 году в небольшом тульском городе Щёкино — 60 тыс. населения — начался эксперимент на местном химпредприятии. Он состоял в следующем. Заводу зафиксировали фонд заработной платы. Сэкономленные в результате сокращения штата и увеличения производительности труда деньги можно было использовать по своему усмотрению с таким условием: 60 % сэкономленного разрешалось направить для материального поощрения работников, остальные деньги завод тратил на собственные нужды. Как правило, они шли на социальную сферу — строительство жилья и детских учреждений.
К 1 января 1969 года на химкомбинате сократили 800 человек — из 7600 человек персонала, при этом на 80 % повысилась производительность труда, на 70 % увеличились объёмы производства. Через год на комбинате численность рабочих уменьшилась ещё на 200 человек. Зарплата оставшихся увеличилась за год сразу на 25 %! Небывалый рост для СССР. Также на сэкономленные деньги начали строить дом культуры и бассейн, современный стоматологический кабинет.
Такой огромный рост производительности был достигнут только за счёт улучшения организации труда — появился внутризаводской транспорт, прошло укрупнение цехов, проведена систематизация складского хозяйства, созданы специальные ремонтные бригады и т. п. Да, и уволены были в основном прогульщики и сильно выпивающие.
Директор Шаров начал через министерство вести переговоры с американской химкомпанией ДюПон, её делегация приехала на завод. Предполагалось, что американцы проведут автоматизацию, и это позволило бы сократить численность рабочих в 2 раза — с 6000 человек до 3 тыс. Т. е. в целом за три года завод избавился бы от четырех с половиной тысяч человек из семи с лишним тысяч прежде занятых.
— Сначала возмутился горком — тяжело вздохнул Примаков — Потом обком, затем дошло до ЦК КПСС. Главным стал вопрос: куда девать сокращённых работников? С огромными усилиями трудоустроили 1 тыс. сокращённых в 60-тысячном Щёкино — разбросали на хлебокомбинат, на неквалифицированные работы на железной дороге. Больше рабочих мест в городе не было, чтобы принять ещё 3 с лишним тыс. уволенных с химкомбината. Это сейчас с трудом, но уволенные могли бы уехать работать в другой регион. А тогда в СССР царила неподвижность общества: прописка привязывала тебя к месту жительства, рынка жилья фактически не было. Особенно тяжело пришлось бы семейным.
Второе возмущение — зарплата оставшихся на заводе к прежней прибавке в 25 % выросла бы ещё на 40 %, и была бы уже на 70 % выше, чем в среднем по химотрасли страны. Это считалось бы рвачеством.