— Для жены такого сильного и мужественного дровосека — все что угодно, — ответил глубокий грудной голос.
Услышав, что голос соседки удаляется, Али-Баба принялся копать с удвоенной энергией. «Сегодня воистину тяжелый день, — решил он, — и лучше будет выбросить из головы всякие неподобающие мысли и закончить свою работу».
Если бы он только знал, что завтрашний день будет куда хуже!
Глава четвертая, в которой мы вспоминаем о том, как важно иметь хорошую память
Отдохнуть наконец Али-Баба смог лишь уже глубокой ночью, поскольку час за часом он продолжал копать, жена его — мерить, а их юная служанка Марджана — складывать золото в яму. И даже после того как труд их был завершен, усталый дровосек не мог отдыхать долго, поскольку понимал, что ему следует по-прежнему подняться с первой зарей, как было у него заведено, и приступить к работе, словно он и не находил совсем недавно огромного количества золота. «Воистину, — подумал Али-Баба, — это накопление состояния выглядит совсем не так, как я себе представлял».
Итак, он поднялся с первыми петухами и, прихватив с собой мулов, отправился в другой лес, в противоположной стороне от той чащобы, где сорок разбойников держали свой золотой запас. И, как всегда с ним бывало, он вскоре увлекся и рубкой, и увязыванием веток, и всякими прочими аспектами ремесла лесоруба, так что день пролетел достаточно быстро. И все-таки Али-Баба изрядно устал от трудов минувшей ночи, поэтому, увидев, что туча закрыла солнце, он решил, что угрозы дождя для него достаточно, чтобы прекратить работу на сегодня и вернуться к домашнему очагу.
И вот, уставший донельзя, он вернулся вместе с мулами в свой дом, теперь уже не такой жалкий, как день назад. Проделав долгий путь, он в пришел к себе во двор, где обнаружил свою жену, которая стояла на коленях, причитала и разрывала на себе и без того уже порванные одежды. Несомненно, он не ожидал от спутницы жизни радостного приветствия, ибо за долгие годы супружества хорошо изучил ее. И все же он не был готов к такой ужасной новости, как та, которой она теперь встретила его.
— О горе! — прорыдала женщина, и голос ее исполнен был тоски. — Все пропало! О нашем великом богатстве узнали!
— Узнали? — переспросил Али-Баба, на этот раз разделяя с женой всю глубину ее чувств. — Что ты имеешь в виду? Разбойники отыскали мой дом?
Но единственным ответом ему были рыдания и заламывание рук. И конечно, когда дровосек поразмыслил над своим вопросом, он понял, что эти сорок разбойников были людьми столь гнусного нрава и дурных манер, что после их появления здесь не осталось бы ни его голосящей жены, ни их убогого домишки.
— Значит, разбойники про нас пока не знают?
На это, по крайней мере, жена его кивнула. Но Али-Баба все еще не получил ответа. И он осознал, с той мрачной уверенностью, с какой моряк чувствует приближение шторма, что существуют и другие напасти, кроме возвращения разбойников, — другие люди, которые могут возжелать золота и быть достаточно влиятельными, чтобы завладеть им.
— Это городская стража? — спросил Али-Баба.
Его жена была еще так поглощена рыданиями, что смогла лишь покачать головой и возвести глаза к небу, указывая взглядом (дровосек был в том уверен) на некую силу, высшую, нежели местная полиция.
— Повыше стражи? — Горло у Али-Бабы пересохло, будто пустыня перед песчаной бурей. Кто же еще из сильных мира сего мог претендовать на его золото? Потом он вспомнил про тех здоровяков в белых тюрбанах, что охраняли дворец их султана, парней со сверкающими саблями и смертоносной быстротой реакции. — Неужели, — спросил он не без трепета, — личное войско повелителя?
Но вновь жена его покачала головой, продолжая голосить, казалось, с удвоенной силой.
Али-Баба никогда не видал, чтобы кто-нибудь другой, кроме его жены, плакал так самозабвенно. Но что же могло быть хуже разбойников, полиции или личной гвардии султана?
Супруга его прервала свой спектакль на миг, достаточный, чтобы выдавить из себя два слова:
— Жена Касима.
Это оглушило дровосека, словно верблюд лягнул его ногой в грудь. Их тайну знает теперь его далеко не отличающийся добродетелью братец? Жена была абсолютно права. Это было хуже любых его прежних предположений.
— Наконец-то! — раздался позади знакомый голос. — Этот двуличный тип, осмеливающийся называть себя моим братом, вернулся домой.