— А это не так?
— Вместе с ней пропали вещи, Тимур, — прозвучало как оправдание за собственные мысли. — Документы. Деньги. Даже чёртовы платья. Не думаю, что похититель был настолько жаден, что снизошёл до женских побрякушек.
Мне было заметно, как дрожат губы Юны. Несмотря на завидную стойкость, в глубине души девчонка страдала.
Вся её сила была в маске. Ежедневной и порядком заношенной.
— Поэтому ты не сдружилась с отцом? — мне захотелось частично сменить тему. — Раздражаешься, что он не оставляет надежды?
Она резко подняла голову, одарив меня осуждающим взглядом.
— А как бы ты себя повёл? Я имею на это полное право. Всё моё детство прошло за бумагами, сводками новостей и недоваренными пельменями на завтрак. Он смотрел на меня и видел только работу. Дело, которое не никого не волнует. А мне всего лишь хотелось иметь обычного папу. Заботливого и внимательного, — она запнулась, осознав, что ненароком теряет контроль, а после скорбно добавила: — Он ничем не отличается от матери. Он оставил меня и только делал вид, что находится рядом.
В минутах гнева её лицо стало ещё прекраснее.
— Теперь мне ясно, почему ты надела форму. Думала, что так он точно тебя заметит. Я прав?
— Отчасти, — пожала она плечами. — Мне хотелось делать всё то, что будет его нервировать. А со временем втянулась.
— Ты хотела сказать, влюбилась? — хмыкнул я, подразумевая Марка.
— Не без этого…
В этот момент я посягнул на откровение, хотел рассказать всю правду о её возлюбленном, но вовремя остановился.
Нет, я не стану тем, кто откроет ей глаза. Это только её задача.
Вместо этого мысли заполнились собственными воспоминаниями.
— Поверь, ты не одна такая, чьи родители не попали в список лучших. Мой сознательный возраст провёл черту между серыми и чёрными буднями.
Как и следовало ожидать, девчонку захватил интерес.
— Расскажи мне.
Я неловко почесал затылок, прежде чем начать. Все эти откровенные беседы всегда казались мне чем-то постыдным.
— Они любили всё то, что презирает закон. От мелкой кражи до незаконной торговли. Наша однокомнатная квартирка нередко пополнялась новыми вещами — от заграничных приёмников до портмоне. Молодые и свободные — так они позиционировали себя, пока не привлекли внимание настоящих бандитов. Ох, я до сих пор помню голоса этих маргиналов, которые захаживали к нам каждые выходные. А ещё я помню мольбы своих никудышных родителей, которых после вышвыривали из квартиры, как неугодных грызунов.
Я сделал паузу, насильно стараясь воспроизвести тот мрачный день в памяти.
— Дверь захлопнулась. Крики стали тише. А я прождал до утра, стоя босиком на холодном полу, в надежде увидеть их снова. Но вместо них я увидел колонну из «сердобольных» девиц, желающих упрятать меня в стенах детского дома. Уже довольного взрослого, но ещё не имеющего право на собственное мнение.
Юна не произнесла не слова, но явно требовала продолжения.
— Как я потом узнал, их сдали. Усадили на несколько лет, не побрезговав воспользоваться квартирой за немыслимые старания, — горький смешок вырвался из груди. — И когда я решил, что больше не ответственен за их грязные поступки и могу заняться собой, то судьба жестоко раздавила мои амбиции.
Наши взгляды встретились.
— Мать была беременна, когда угодила в тюрьму. И не подарив мне любви, она наградила меня Диной. Пятнадцатилетнего пацана, который ничего не знал о заботе.
Едва Юна пожелала задаться, как я ответил на её вопрос:
— Да, её привезли в тот же детдом. К тому времени я успел построить планы о независимой жизни, но моментально их приглушил. Мне пришлось думать за двоих… Пропадал в компьютерных классах, пытаясь хоть немного социализироваться. Я понимал, что мне нужно, но не знал, как этого достичь. Ответ пришел быстро.
Волкова вопросительно выгнула бровь.
— Я заметил, что могу добраться до того, что люди привыкли прятать. Мне не составляло труда проникнуть в их жизнь. Слышать их, видеть и даже пользоваться секретами. Однако не я не мог не предположить, что тем временем следят за мной. И вот детские шалости превратились в нечто крайне опасное.
— Тебя рассекретили?
— Да, но не для того, чтобы отшлёпать ремнём. Мне предложили работу, а взамен пообещали будущее. В нём был счастлив я, была счастлива Дина. Было грех от такого отказываться, — хохотнул я, но едва ли был весел. — Но голословный договор имеет свойство меняться, свобода становиться весьма размытым понятием…
Она не заслуживала это знать. Это я захотел выговориться.