Гаврилов отпустил своих людей, а солдатам Оккервиля велел выделить палатку и хорошенько накормить. Соня Бойцова и ее товарищ, так и не назвавший своего имени, сдали оружие, и, устало шаркая подошвами сапог по гранитным плитам, удалились.
Старший лейтенант остался один.
С минуту он стоял, задумчиво глядя на труп сталкера, прикрытый мешковиной. Из лазарета слышались стоны. Врачи обрабатывали раны остальных бойцов.
Тускло горело аварийное освещение. Станция врачей напоминала склеп. Низкие потолки. Широкие мощные пилоны. Сколько душ отлетело здесь в мир иной? Сколько предсмертных стонов слышали эти угрюмые стены?
«А сколько еще услышат, – подумал Гаврилов. – Ну, ничего. Мы еще поборемся. Нас так просто не возьмешь».
И он зашагал в кабинет, откуда этим утром бесцеремонно выселили главврача, чтобы спокойно, не спеша провести ревизию трофеев, взятых его людьми в сегодняшнем рейде. Особый интерес у старшего лейтенанта вызвала офицерская планшетка.
– Я съем свои носки, если там не найдется чего-то ценного, – произнес Гаврилов, закрывая за собой массивную стальную дверь.
Дима Самохвалов вошел в палатку и тут же рухнул на койку, точно поверженный колосс Родосский. Он напоминал марионетку, у которой в один миг обрезали все нити. Он даже не уснул, а именно отключился. Или перегорел, как старая лампочка. Слово «усталость» очень слабо подходило к тому состоянию, в котором находился парень. Никогда прежде ему не приходилось совершать таких долгих марш-бросков и участвовать в таких побоищах.
Соня тоже с радостью бы сразу завалилась спать. Она улеглась на жесткую лежанку, натянула застиранное одеяло, но забыться не получилось. Благословенный сон не спешил на зов. Конечно, она тоже страшно вымоталась и тоже мечтала лишь об отдыхе, но кое-какие силы в натренированном теле еще оставались. Валяться в кровати без сна девушка ужасно не любила, поэтому она села, сложила ноги по-турецки и устремила задумчивый взгляд в проем, через который была видна часть станции Площадь Ленина.
Мрачное место, неуютное. Страшное. Главный госпиталь подземного мира выглядел не намного лучше, чем крематорий в зловещем тупике станции Международная. На гранитных плитах виднелись пятна крови. Оттирать их, видимо, уже даже не пытались.
– «Что зимой и летом одним цветом?» – спросил доктор у маньяка. И душегуб ответил: «Кро-о-о-вь!!!» – Соня вслух процитировала любимый анекдот и горько рассмеялась. Тут же осеклась, шлепнула себя по губам. Но Дима даже не пошевелился.
«Задолбался Митяй. Димон, – тут же поправилась она, вспомнив, как сильно ее спутник не любил имя Митя. – Но ведь дошел же, дошел! Чудо, что там, на набережной, не уснул…»
Девушка снова посмотрела в проем. Разводы уже не казались ей кровавыми пятнами. Может, какая-то другая жидкость, пролитая по небрежности. Или гранитные плиты изначально имели такую особенность. Но настроение все равно не улучшилось.
Тоскливо, муторно было на душе.
«Какая унылая станция, – подумала Соня, но тут же оборвала себя. – А ты чего ждала, м-м-м? Роскоши и блеска?».
Девушка фыркнула. В отличие от многих жителей Оккервиля, она знала, что на других станциях метро обстановка такая же, как в их обособленной общине. Или хуже. Или намного, намного хуже.
«А ведь Лена Рысева так же сидела…» – отметила Бойцова, машинально взглянув на свои ноги.
Ее подруга, бесследно исчезнувшая две недели назад, любила размышлять именно так, сидя по-турецки, а Соня переняла у нее эту привычку. Именно сюда, в Большое метро, ушла Лена в поисках пропавшего отца. С тех пор от Рысевой не было ни слуху, ни духу.
– Ленка. Эх, Ленка-Ленка… – повторила Соня несколько раз, тяжело вздохнула и снова забралась под одеяло.
– Я пришла за тобой, Ленок, – прошептала девушка, сжав кулаки.
«Ой, не ври, – тут же оборвала она сама себя. – Зачем себе-то лгать, м-м-м? Другим – можно. Себе – нет. Не в Ленке дело».
Поиски Лены Рысевой были отличным предлогом для подготовки третьей экспедиции Оккервиля. Ширмой для истинных планов Бойцовой. Ее путь лежал дальше, во владения Приморского Альянса, на станцию Адмиралтейская, а оттуда – на Садовую.
– Я доберусь до вас, ублюдки! – губы Сони растянулись в плотоядном зверином оскале. Тело конвульсивно дернулось, точно через него пропустили электрический ток.
Долгие годы, прожитые в сытой, спокойной общине Оккервиль, не сгладили боли и ужаса. Не стерли из памяти унижений и истязаний. Хозяева жизни с Садовой лишили Бойцову всего: дома, родных, детства… Ласки, нежности и любви. Нормальной пищи и крыши над головой. Возможности стать матерью. Оставили только невыразимую боль и жажду мести.