Эта скрытая под оболочкой фигура резко отличалась от греческих скульптур с их мягко и плавно струящимися линиями. В мумии все выпуклости и впадины образовывались множеством крошечных разрозненных пластинок.
Наверное, если бы она была собрана из кусочков кровельного шифера, получилось бы примерно то же самое.
— Эта мумия попала в Старый Свет еще тогда, когда европейцы без всякого разбора раскапывали древнеегипетские могильники и все подряд увозили к себе на родину. Первым ее обладателем был англичанин. Он продал ее японскому аристократу, а от того она попала ко мне. С первого взгляда ясно, что эта женщина была аристократкой. Она жила много веков назад в самой просвещенной тогда стране мира. Чтобы купить эту мумию, я продал два фруктовых сада из родового имения. Если по совести, надо бы вернуть ее подлинному хозяину — Египту. В наши дни столько национальных ценностей находится за рубежом. Эта мумия — не исключение. Говорят, в личных коллекциях западных миллионеров немало сокровищ, вывезенных из слаборазвитых стран, причем вполне легально. Вопрос об их возвращении стоит уже давно, и, видимо, настанет день, когда всерьез заговорят о возвращении на родину и наших национальных богатств, вывезенных японцами. Прошу, господин Ли. Можете познакомиться с дамой поближе. Пока она здесь пребывает нелегально. И пусть это останется моим секретом.
В комнате повисла торжественная тишина. Слегка пахло верблюжьим пометом, высушенным знойным африканским солнцем.
Мумия была анатомически совершенна, но никак не удавалось представить образ живой женщины, которой она когда-то была. Всего лишь труп человека, убереженный от разложения, однако как он не похож на то, что хранится в больничных анатомичках. Тен осторожно поставил ширму на прежнее место. Когда несколько тысячелетий тому назад эта дама возлежала на своем роскошном мраморном ложе, ее рабыни, наверное, ухаживали за ней столь же почтительно, как сейчас это делал он. Менджюну потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя. Просто не верилось, что за ширмой лежит такое. В молчании они направились в гостиную.
— Если бы благодаря вам в моей жизни не случалось подобных удивительных вещей, она была бы скучной.
— Не стоит преувеличивать. У меня просто немного больше денег, чем у тебя. И это единственное преимущество.
— Вы не могли бы научить меня, как жить так, чтобы чувствовать, что живешь?
— Ты еще так молод. У тебя на руках полная колода — все карты, и ни одна пока не сыграла.
— Какие карты?
— Важна карта той масти, которая в данный момент игры признается козырной и бьет любую карту остальных мастей. Жизнь — это карточная игра. Твои карты-козыри помогут создать выгодную ситуацию, выиграть бой. Помни, что за победу над очередной красавицей тоже приходится выкладывать по козырю. Или я ошибаюсь? Ты девственник?
— Да, у меня еще не было женщины.
— Вот видишь! Значит, в твоих руках колода нетронутых карт. А мои руки пусты, игра сыграна. Не осталось ни одной карты, я использовал все. Впрочем, кто знает, может, у меня и не было полной колоды, а всего только одна-единственная карта…
— Получается, что все познается через ошибки…
— Да нет, не сказал бы. Ты человек неглупый, все будет в порядке.
— Я хотел бы свою игру сделать без ошибок.
— Это лучшее из заблуждений. Держать свою колоду в кулаке и не попытаться сыграть — тут гордиться нечем. Нет смысла надеяться, что взамен сбереженной полной колоды на том свете получишь билет на экспресс, прямиком идущий в рай. Нет ничего хорошего в скупости чувств, любви. Да не смотри на меня с таким подозрением! Моя холостяцкая жизнь — для тебя не пример. Я же сказал, что мне-то досталась только одна карта.
— Да, но и я не говорил, что для меня любовь — единственный смысл жизни! Наоборот, я бы хотел для себя такой полной жизни, чтобы захлебываться в ней.
— А что думаешь о политике?
— Политика? Сегодня политика Кореи строится на помойке при столовой американской армии. Мы копаемся в мусоре, выискиваем консервные банки и производим из них кровельную жесть. С этой же помойки берем выброшенные доски и делаем из них полы в наших так называемых благоустроенных домах. На пищевых отходах пытаемся развивать животноводство. Мы гордо во всеуслышание заявляем, что наш дом под железной крышей и с замечательными полами — лучший в мире, что мы сбиваем ботинки, танцуя на этих полах венские вальсы под музыку Штрауса, хвастаемся, что даже лучшие в мире животноводы датчане застывают в изумлении перед нашими замечательными фермами. Толпы алчных брокеров, целая армия политиков, вкупе с гангстерами заправляющая черным рынком, — вот наша действительность. В таких условиях человек не может укрыться в своем доме, он вынужден расширять свое жизненное пространство: идти на Площадь. Политика — самое грязное, самое бестолковое место на этой Площади. За границей все иначе. Там из-под слоя грязной политики пробивается чистый родник христианства, выполняя роль ассенизатора. У них вся работа по уборке и обезвреживанию политических нечистот ложится на плечи христианской религии, и она успешно справляется со своей задачей. Если западный мир сравнить с большим городским хозяйством, можно сказать, что система канализации там работает безотказно и эффективно. Как человек, согласно закону природы, периодически очищает свой кишечник, так и политике нужно освобождаться от своих нечистот. На этот случай должны быть предусмотрены и специальная канализация, и мусороуборочные механизмы. И очень грустно смотреть на горы неубранных нечистот, которыми завалена Площадь корейской политики. Все, кому не лень, крадут цветы с общественной клумбы на этой площади, чтобы украсить свое жилище. Собственные ванные комнаты оборудуют снятыми с общественных фонтанов кранами. Полы на кухнях устилают тротуарной плиткой с ближайшей улицы. Политик в Корее перед выходом на площадь надевает черную маску, вооружается топором, прихватывает лопату и пустой мешок. Как разбойник с большой дороги. А если вдруг законопослушный прохожий встанет на пути и помешает воровать, тут как тут гангстер. Он всегда поблизости, и один удар ножа мгновенно решает проблему. Бандит знает, что может действовать безнаказанно, а кончатся деньги — он не унывает: без дела его нож не останется. На площади всегда готовы воспользоваться его услугами. Совсем ненадолго над этой многократно ограбленной, окровавленной площадью восходит черное солнце и спешит как можно скорее скрыться за домами, окрасив их потеками кровавого зарева. Это площадь кромешной тьмы, площадь наживы, вероломства и убийств. Вот что такое арена политики корейского государства. Добропорядочные люди сидят по домам, наглухо зашторив окна и накрепко заперев двери, и только изредка выбираются из дома, чтобы запастись провизией — горстью риса и пучком сушеного салата. А рынок — это уже Площадь экономики. Там вовсю идет торговля — горы краденого загромождают эту площадь. Вот мешок картофеля. Его хозяин держался за него до последней минуты, пока гангстер взмахом топора не отрубил ему руку. Вот кочан капусты со следами чьей-то крови. Вот испачканные спермой платья — они сняты с мертвых изнасилованных женщин. Здесь не в правилах развивать бизнес, собирая капитал по монетке. Не действует даже коварная капиталистическая мораль, сохраняющая хоть какие-то остатки человеческой совести. Нам милее корыстолюбие и прибыль, прибыль любой ценой. Продавец важнее покупателя. Площадь экономики Кореи окутана густым непроницаемым туманом, состоящим из смеси корысти, насилия, страха и тщеславия. Вы спросите о Площади культуры? О, там обильно цветет пустословие. В большой моде также выращивание мака. Процветают индивидуальные и массовые курсы подготовки специалистов по искусству утолять свои животные вожделения. Деятели, утомившиеся от свары на Площади политики, дружно сворачивают за угол и теплой компанией оседают в барах и кабаре, забываясь в пьяных оргиях. Здесь тратятся астрономические суммы. В лицо скрипачу, примостившемуся на возвышении у входа, бросают пачку ассигнаций, как кость голодной собаке. Здесь собирают обильный бумажный урожай балерины, как бы ненароком умело обнажающие укромные части тела в вихре пируэтов. Деньги так и сыплются к их ногам, их кошельки становятся все более увесистыми по мере роста популярности… Что касается поэтов, мастеров слова, то их упражнения в словесности приобретают форму софизмов. Теперь литература — нечто вроде психотерапии. Карман пуст, и традиционный объект вдохновения — женщина — для них стал недоступен. О критиках и говорить не стоит — самодовольные напыщенные типы, возомнившие себя товаром европейского или американского производства и от этого с презрением поносящие все отечественное. Простой народ больше не в