В первый приезд к Юнай Менджюн заметил, что в ее глазах при виде его вспыхнул огонь, но это было только раз. Стараясь поспеть за Менджюном, она приноравливает свой шаг к его широкой походке. Они идут куда глаза глядят. Менджюн рассказывает, как ему было весело в порту, где по воде плавали нефтяные пятна, а куски дерева, щепки и пустые бутылки то ныряли в глубину, то всплывали на поверхность. Юнай слушает молча. Трудно сказать, интересует ли ее пережитое им, и ее отстраненность приводит в растерянность, даже пугает. Человек сильно ошибается, говоря, что хорошо знает кого-то другого. Это величайшая ошибка. Человеку дано знать только самого себя. И то не до конца. И когда мы кричим: «Обманули! Ограбили!», не похоже ли это на требование возвратить деньги, которые мы на самом деле не давали? В слово «любовь» человек вкладывает все, что связано с «хорошо, если бы…». В результате нет другого слова, столь же переполненного ошибками, несбывшимися мечтами и обманутой верой, как «любовь»… Когда философ, всю жизнь плетший грандиозный невод своих мыслей, на исходе дней пишет книгу-исповедь, выворачивая свое нутро, в эпилоге ее всплывает слово «любовь». Слово многозначное, слово-перевертыш, игрушка ванька-встанька. Как ни брось, снова встает. Философия — нищенские лохмотья, еле прикрывающие наготу. Менджюн — философ. Идеалист, который ни к чему не может подойти с сугубо практических позиций, он воспринимает безучастно отстраненную Юнай как стоящую рядом, только руку протяни, «вещь в себе», одетую в красивое платье.
Неожиданно возникает желание овладеть этой состоящей из желанной плоти «вещью». Как поток электричества, в голове нарастает завораживающий мотив, уже возникавший в мозгу когда-то летним днем в поле.
— Меня особенно радует, когда что-то грязное вдруг кажется прекрасным. Точно видишь все в новом свете.
— Обязательно нужна грязь?
— Конечно. Ведь красивое красиво само по себе. Аксиома. Но когда вещи, прежде казавшиеся грязными, вдруг приоткрывают другую свою сущность и показывают, что под оболочкой низменного скрывается красота, — тогда душа возвышается, восходит на более высокую ступень, изменяются прежние ценностные критерии.
— Возможно, это и так.
Что за бессмысленное выражение «возможно, это и так»! Глядя на ее профиль с облачком волос у виска, Менджюн вдруг почувствовал непонятную неприязнь к девушке.
— Море и горы. Вы что больше любите?
— И то, и другое. У гор безусловно есть присущая только им особая прелесть… Согласны?
О Боже, прости меня, пустомелю! Прости. Попыхивая сигаретой, он смотрит на проплывающую мимо моторку. Да, такими словами ее внимание не завоевать. Если на принимающей стороне телеграфной линии вышел из строя аппарат или не совпадают частоты, сколько ни телеграфируй, электроимпульс уйдет в никуда. Как тут добьешься взаимопонимания?
— Когда вижу море, хочется уплыть далеко-далеко…
О, да она поет о путешествиях! Старая, заигранная пластинка с мелодией «Хороша моя страна». Но вот что забавно. Я сам говорю то же самое. То, что самому себе кажется преисполненным смысла заклинанием, постороннему уху звучит как банальность. Нельзя словом полностью выразить себя. Есть разница между сутью и ее словесным выражением.
— А вдруг там, на краю земли, есть неведомая страна, где нет слез и страданий?
— Не знаю. Есть такая страна или нет, все равно тянет отправиться в далекий путь.
— Прекрасная мечта.
— Мечта… Похоже, человек живет обманчивыми грезами.
— Почему обманчивыми?
— Потому что крутом обман. Нет ничего прочного. Даже брак. Поэтому я боюсь выходить замуж, хотя дома иногда говорят об этом.