Менджюн перевел взгляд на девушку. Сидя рядом с ним, она носком туфельки ковыряла песок. Платье в синюю полоску было ослепительно ярким. Они сидели под деревом, но тень не укрывала от лучей: море отражало солнечный свет. Он взял ее руки в свои. Она слегка вздрогнула от неожиданности, но руки не отняла. Что делать дальше, он не знал. Время шло, он терял уверенность. Постепенно его охватило замешательство. Она чуть шевельнула пальцами, как бы желая отнять руку, и это движение придало ему смелости. Он с силой обхватил ее за талию и притянул к себе. Потянулся губами к ее лицу, но она обеими руками отчаянно отталкивала его, отворачиваясь. Менджюн еще крепче притянул ее за талию, развел сопротивлявшиеся руки, обнял и вдруг почувствовал упругую грудь, затрепетавшую, как пойманная птица. Девушка внезапно затихла, спрятав голову на его груди. Он искал ее губы, стараясь поцеловать, но она все ниже опускала голову, избегая его прикосновения. Возмущенный, он дрожал всем телом. Отпустив ее талию, он обеими руками запрокинул ей голову и впился в губы, не давая времени передохнуть. Она точно ждала этого: покорно приоткрыла рот, и он ощутил своим языком ее язык. Силы покинули ее, и Менджюн целовал ее, чувствуя как тяжелеет в его руках ее тело. Не отпуская ее губ, он прижал Юнай к груди. Глаза ее были закрыты, руки бессильно опущены, а дрожащее тело непроизвольно двигалось навстречу алчущей мужской плоти.
Оторвавшись от губ, он принялся покрывать поцелуями ее щеки, лоб, шею… Через вырез платья добрался до груди. Она опять начала извиваться. Менджюн еще раз прижал ее к себе и разжал объятия. Она пересела подальше от него и начала приводить в порядок прическу. Он смотрел на нее, и она становилась все желаннее и роднее. Тело, отданное другому, приобретает некую магическую силу. Все произошло как-то само собой, без предварительного признания в любви, но оба приняли это как должное. Все шло к этому. Со дня первой встречи минул почти год. Это было время смутных ожиданий. Менджюн гладит ее руки. Тонкие длинные пальцы с красивыми ухоженными ногтями. Ощущает легкое ответное движение. Это возбуждает, как и то ее движение во время безумных поцелуев. Он наклоняется, заглядывает ей в глаза. Она стыдливо опускает веки. Любимая, ненаглядная. Он снова берет ее руки в свои и до хруста сжимает каждый палец по очереди. Она, прикусив нижнюю губу, молча следит за ним. Менджюн не может поверить, что так легко и естественно складываются их отношения, словно они провели вместе всю жизнь. Он поочередно подносит каждый ее пальчик к губам и нежно, с чувством целует. Одинокая чайка все еще летает над морем.
Ночью, когда Юнай ушла от него, он лежал, подложив руки под голову смотрел на кресло, где она только что сидела, и его переполняла радость удовлетворения. Он гордился, что эта женщина в жестко накрахмаленной кофточке, похожей на крылья стрекозы, была его всем своим гладким телом и задыхалась в его объятиях. Казалось невозможным, что так легко пала крепость, еще недавно казавшаяся неприступной. Представлявшему себе любовь какой-то сверхъестественной «техникой» Менджюну эта победа, даже когда он реально потрогал ее руками, казалась галлюцинацией. Вспоминая, как она раскрывала губы ему навстречу, он мечтательно улыбается. А что, если я у нее не первый? Нет, не может быть. Я же сам не давал ей вздохнуть, и она вынуждена была открыть рот, чтобы не задохнуться. И еще она отчаянно отбивалась. И на шею ко мне не кидалась. Вдруг приходит тревожная мысль, а не делает ли она вид, что не устояла перед его натиском? Ее язык извивался в порыве страсти, словно разрубленная ящерица. Ее нежная плоть определенно говорила о любви. Что ни говори, а самая истинная ценность, которой может обладать человек, — это другой человек. И поэтому его удовлетворение так велико. Нельзя сказать, что он абсолютно не имел представления об этой девушке, но только теперь, когда испытал близость с ней, он мог безоговорочно ей поверить. Душа следует за телом. Если бы не было тела, то на чем бы основывалась вера одного человека в другого? Неизвестно, но может быть, человеческое тело создано одиночеством, чтобы любовь, которую нельзя ни увидеть, ни потрогать, превратить в нечто, что можно ощутить, подобно тому, как желание увидеть невидимое божество приводит к созданию идола. Тело человека — это тень одиночества, падающая на унылое поле безнадежности. Если так посмотреть, то ярко освещенные солнцем облака, море, горы, небо, корабли, снующие в гавани, поезда и рельсы, высотные дома — словом, все вокруг — это только тень, отбрасываемая каким-то громадным одиночеством. Гигантским одиночеством… Этот мир — тень огромного одиночества… Когда тело стареет и больше не отвечает потребностям большого одиночества, оно рождает давно зачатые семена одиночества. Так на Земле зарождается жизнь. Жизнь — дитя одиночества, у которого отнята способность забывать. Жизнь — это как женщины для распутника, который сам был обманут и потому ищет крутом жертвы для очередного обмана. Наконец, он встречает женщину, которая ему нравится, снимает шелковые одежды, переодевается в пижаму и рождает сына, который кажется ему лучшим на свете. И только тогда одиночество прекращает сеять свои семена, и Вселенная освобождается от страданий. Жизнь — это низ живота беспредельно плодовитой женщины, страдающей от неукротимого вожделения.