Тело Менджюна покрыто синяками от пинков полицейских сапог, но это не мешает ему как истинному философу-идеалисту предаваться своим оторванным от реальности, подобным желтку в яйце мыслям, до тех пор, пока сон не побеждает его.
Со стороны моря время от времени раздается гудок какого-то судна. Он напоминает когда-то услышанный печальный крик ночной птицы. Корабельный гудок — крик ночной птицы… Менджюн поднимает рюмку сочжу[7] и залпом выпивает. Обжигающая жидкость пронизывает тело. Приехав в Инчхон, он часто с удовольствием заходит в этот трактир. Уже почти завсегдатай. Приятно, что здесь всегда малолюдно, а из окна открывается прекрасный вид на море. Волны плещутся прямо под дощатым полом. Он бросил за окно окурок от выкуренной сигареты.
— Не желаете еще? — за спиной возник хозяин трактира с чайником в руке. Рука, державшая чайник, крепкая, жилистая, надежная. Видно, что ее обладатель — человек недюжинной силы. Менджюн обернулся, покачал головой:
— Нет, на сегодня хватит.
Но хозяин не уходил, всем своим видом показывая, что хочет о чем-то поговорить. Менджюн с улыбкой показал ему на свободное место рядом с собой, приглашая присесть. Тот поставил чайник на стойку, присел, вытирая руки.
— Есть моторка, — шепнул он с заговорщицким выражением на лице.
На слове «моторка» он бросил осторожный взгляд в сторону входа.
— …
— Да вы не беспокойтесь, мне можете довериться без опаски. Я с первого вашего визита все понял.
— Что за моторка, о чем вы говорите?
— Хе-хе-хе… Напрасно вы так… Поначалу все говорят одинаково…
Трактирщик наполнил себе рюмку водкой из чайника и быстро выпил. Потом нагнулся вплотную и зашептал. Менджюн при первых же словах пришел в полное замешательство. Было ощущение, что силы покидают его, но на душу вдруг снизошло спокойствие. Как затишье перед грозой. Необычайное спокойствие, словно он всю жизнь ждал этого момента, и вот он наступил. Видя такую реакцию, трактирщик вдруг остыл и повел себя так, будто ничего и не говорил. Менджюн сунул в рот сигарету, но забыл прикурить, уставившись в окно невидящими глазами.
С утра накрапывало. Мелкий дождь больше походил на густой туман. Сквозь его дымку доносились короткие гудки невидимых судов. Перед взором Менджюна маячила матовая, словно выточенная из слоновой кости, грудь Юнай. Та самая грудь, влажная от пота, которую он недавно так смело гладил и мял в руках. Эта грудь плавала перед ним в пропитанном влагой воздухе на фоне редких капель дождя. Припомнилось, как там, в горной ложбине, в момент наивысшего экстаза девушка внезапно сказала:
— Смотри, чайка…
Он не понял, с чего это она так некстати заговорила о птице. Он не хотел смотреть на нее. Он ненавидел эту птицу даже больше, чем эту женщину. Было бы ружье, он бы прицелился в белоснежную птицу, как клочок бумаги ныряющую в небе. Нажал бы пальцем на курок — и все. А вот теперь эта чайка сидит над ее белой грудью, вся мокрая от дождя.
А трактирщик прошептал, наклонившись к Менджюну, вот что:
— На днях одна моторка нелегально пойдет на Север.
— Мистер Ли!
Возле него стоял капитан корабля. Он попыхивал трубкой, и его улыбающееся лицо подсвечивалось тлеющим в трубке табаком. Менджюн, лежа, отозвался:
— О, капитан, да вы сегодня писаный красавец!
— Да? Ха-ха-ха. Спасибо, спасибо. Услышала бы моя старуха — вот бы обрадовалась. Вставайте, пойдем ко мне, пропустим по рюмочке. Берегу бутылку английского виски для особых случаев. Великолепное пойло. Раскупорим.
— Что? Это премия?
— Премия? Хорошо, пусть будет так.
— Раз речь идет о премии, а премируюсь я, значит, у меня есть право выбора.
— Ох, чует сердце, не отделаюсь я сегодня одним виски. Неужели придется так дорого платить за комплимент?