— Товарищ Ли, давайте попробуем. Может, получится.
— Вы о чем?
Менджюн прекрасно знал, что имелось в виду.
— Высадку на берег.
— Это все уже не раз оговорено. Высаживаться на берег не будем, нам это не разрешено.
— Да кто ж этого не знает. Вопрос в том, как невозможное сделать возможным.
На это у Менджюна не было ответа. Воцарилось тяжелое молчание. Кто-то звонко щелкнул языком, выражая свое недовольство. Все взоры устремились на Менджюна, как будто это он был виноват в том, что им не разрешают сойти на берег. Как ни странно, но Менджюн вдруг почувствовал себя виноватым перед этими людьми. Он приложил руку ко лбу. В висках сильно толчками пульсировала кровь. Кто-то крикнул:
— Чего мы тут время тратим?! Без толку все. Пошли в кубрик, обсудим.
Толпа — тридцать один человек — двинулась в кубрик и переполнила его до предела. Менджюн и зачинщик мятежа Ким стояли в глубине, у внутренней переборки. Люди двумя рядами уселись перед ними на пол, остальные стояли. Все выжидающе смотрели на Менджюна. Глаза были не просящие. Они требовали, горели неприязнью и гневом. Назревала гроза. От волнения у Менджюна перехватило дыхание. Первым начал говорить Ким:
— Как видно, на берег хотят сойти все. Товарищ Ли, мы просим вас войти в контакт с судовым командованием и оказать посильное содействие.
— Но это от меня не зависит. Мы получили строгое предписание не высаживаться на берег на протяжении всего маршрута. Поэтому и господин Муради ничего не может сделать.
— Именно поэтому нам и требуется ваше содействие, товарищ Ли. Мы понимаем мотивы отказа. Начальство просто боится, что такая высадка будет сопровождаться беспорядками, непредвиденными осложнениями или скандалами. Но какие могут быть скандалы? В худшем случае, кто-то сбежит. Но посудите сами, куда бежать? Здесь Гонконг. Самая близкая отсюда страна — континентальный Китай. Других стран вокруг нет. Разве мы пойдем в красный Китай? Надо бы об этом поговорить с начальством.
Менджюн разглядывал лица. Нет, людей с такими лицами не переубедить. Они были холодны, строги, смотрели с осуждением. Ему памятно такое выражение на лицах. Он видел его в редакции «Нодон синмун», органа ЦК Трудовой партии Кореи. На заседании в редколлегии стоял один вопрос: самокритика Менджюна по поводу его статьи о колхозном строительстве. А вечером собралась партгруппа — главный редактор и два сотрудника. Те трое смотрели на него точно так же, как сейчас смотрят эти люди. Тогда он капитулировал под тяжестью взглядов, поднял руки, упал на колени, моля о пощаде. И сейчас люди ждут, что он упадет на колени и горячо взмолится. Они хорошо знают, что высадка в Гонконге запрещена, это дело решенное и никто не в состоянии что-либо изменить. Но несмотря на это, они все равно хотят, чтобы Менджюн взялся за разрешение этого вопроса.
— Еще раз повторяю. Суть дела не в переговорах, а в невозможности самих переговоров. Скажу прямо: из тех, кто в данный момент находится на этом судне, никто не вправе решить этот вопрос. Даже если господин Муради положительно отнесется к нашей затее, он не имеет полномочий разрешить это. Я хорошо понимаю общее желание хоть немного побыть на берегу. И мне хотелось бы этого. Но мы должны быть осторожными, чтобы не допустить ошибки ни в чем. Из-за пустячного дела мы можем наломать таких дров, что сами потом будем не рады. Возможно, нас ждут впереди большие трудности, когда нам очень понадобится помощь и поддержка начальства.
Толпа хранила гробовое молчание. Никто не откликнулся на его слова. Чувство вины переполняло его, в висках покалывало, точно иголками. «В чем моя вина? В чем же моя вина?» — беспрестанно спрашивал он себя и не находил ответа. «Разве эти люди мне друзья? Они только попутчики на этом корабле и все». С самого начала у него не было ничего общего с этими людьми, не было той Площади, которая объединила бы их в одну семью. Каждый из них имел свои мотивы, заставившие его взойти на этот корабль. Бывают случаи, когда и в одной семье живут непримиримые враги. Значит, можно считать их единомышленниками, потому что и он, и они — пассажиры одного корабля.
Повисло тягостное молчание. Тишину нарушил короткий гудок «Тагора». Мелко завибрировали переборки. Дальше выдерживать это было невозможно.