В общем, едва Тамара более-менее оправилась от своих ожогов, ее снова стали наперебой приглашать на дни рождения, вечеринки или просто посиделки. И теперь она редко отказывалась: то ли не желала проводить очередной немой вечер в компании с Ленкой и ее кавалером, то ли боялась остаться наедине со своими мыслями.
Однако на вечеринках Крапивина вела себя немного странно: смеялась, танцевала, шутила, но ничего не пила, даже вино. А то среди шумного веселья могла забиться в угол, подолгу молчать, сама себе печалиться или улыбаться. Словно улетала в другое измерение.
Но, как оказалось, такое поведение только подливало масла в огонь: отсутствующий взгляд многими трактовался как загадочность, скользящая полуулыбка — как обнадеживающее «может быть» и даже «почему бы нет». Соответственно все чаще ей приходилось отказывать настойчивым ухажерам и возвращаться в свою комнату, где ее не очень-то и ждали.
Тогда она расстилала кровать и пыталась поскорее уснуть. Получалось это, увы, редко: чаще всего она долго крутилась под одеялом и словно вращала перед глазами волшебную призму времени, грани которой преломляли и раскладывали прожитые события на отдельные составляющие.
«У каждого из нас свои, уже сложившиеся взгляды на жизнь, и никто не хочет ими жертвовать. Бесконечный бег по кругу… Неужели для того, чтобы в наших отношениях все было безоблачно, я должна поступиться своими убеждениями? А как же Алексей? Неужели не чувствует ни капельки вины за то, что так подставил меня тогда с платьем?» — горько вздыхала она.
В этот период отчуждения виделись они достаточно часто: в институте, по дороге в общежитие, оказывались в одной кабине лифта. Но, кроме сухого приветствия, не обмолвились даже парой фраз. После каждого такого столкновения Тамара долго не могла прийти в себя, переживала и клятвенно обещала, что в следующий раз непременно заговорит, а дальше будь что будет. Но… Едва завидев его, она снова цепенела, и встреча проходила по старому сценарию: кивок, сухое «привет» и больше ничего.
И все же в надежде снова увидеть его за своей спиной она дольше обычного задерживалась в фойе у зеркала, пристально всматриваясь в фигуры на аллее, часами блуждала вокруг общежития… В конце концов это стало походить на манию: если ей не удавалось увидеть его даже мельком, она безрадостно осознавала, что день прожит зря.
Но однажды в воскресенье удалось исполнить задуманное и появиться на крыльце общежития прямо перед его носом. Решив заговорить с ним в лифте, она нажала кнопку вызова, но Алексей быстрым шагом прошел мимо и направился к двери на лестницу. В том, что он это сделал специально, Тамара не сомневалась.
«Если я не выброшу его из головы, то просто сойду с ума, — тоскливо осознала она. — Надо что-то делать».
Переодевшись, она достала одолженный у соседки конспект лекций, разложила на столе заброшенную на две недели работу по архитектурному проектированию, открыла методичку и принялась за работу. Совершить такое насилие над собой было невероятно трудно: расчеты не сходились, чертеж не получался… Зато, потрудившись до двух часов ночи, она мгновенно уснула, едва коснувшись головой подушки…
Следующие десять дней Тамара продолжала бороться с собой — старалась обходить стороной места, где могла бы встретиться с Алексеем, подтянула все образовавшиеся за время болезни и двухнедельного ничегонеделания «хвосты», стойко отказывалась от любых приглашений на вечеринки. Даже Ляльке никуда не удалось ее вытащить! Впрочем, та особенно и не настаивала, лишь напомнила, что в субботу одиннадцатого декабря у нее день рождения и уж тогда подружка не отвертится. К тому же это будет девичник.
После истории со спроваживанием в урну костюма, которую в лицах пересказала Инночка, между Лялькой и Тамарой установились особые отношения. Пожалуй, Крапивина стала единственной, с кем Элла больше не играла, а была естественной. Да и Тамару, несмотря на предостережения Алексея, тянуло к ней все сильнее.
Лялька же искренне ей сопереживала, и, пожалуй, никто кроме нее так прекрасно не понимал смену ее настроения: грусть и возбуждение, слезы и нервозный смех. А потому не докучала, как прежде, своей активностью, но старалась всегда быть неподалеку.
Сама Лялька давно не верила в высокие чувства — слишком многое успела повидать в жизни. Ранняя смерть отца, приставания пьяного отчима к ней и к старшей сестре, материнские запои, появление на свет еще одной, безнадежно больной сестренки, детский дом… А потом известие, что мать, отчим, несколько их собутыльников и крошечная девочка заживо сгорели в родительском доме…