Но все это было гораздо позже. А тогда, за две недели до родов, в Минске появилась мама — прибыла на курсы при партшколе. Как выяснилось, она вовсе не рассталась с мыслью спасти дочь от внебрачного ребенка и, по-своему разъяснив ситуацию главврачу роддома, стала уговаривать Тамару отказаться от малыша.
Вмешалась тетя Аня. Справедливо опасаясь, что, пока племянница будет лежать в одной больнице, а новорожденный — в другой, сестра сможет осуществить свой план, она оформила отпуск и забрала Сережку домой. Как ей удавалось смотреть за ребенком и навещать Тамару в больнице, никто не знал, но когда измученная болезнями молодая мама появилась наконец дома, ее встретил розовощекий двухмесячный малыш.
С матерью же Тамара не общалась до самых похорон тети Ани: никак не могла простить. Но понять — поняла: пытаясь перед смертью примирить дочь и мать, а заодно и исповедоваться, тетя Аня призналась, что много лет назад помогла младшей сестре тайно сделать аборт. Видимо, за этот грех ее и наказала судьба бездетностью. В мир иной она уходила с чистой совестью — упасла от подобного шага племянницу и была благодарна за то, что к концу жизни та дала ей возможность почувствовать истинное счастье: едва залепетав первые слова, Сережка стал называть ее бабушкой. Жизнь, вопреки всему, не была прожита зря…
— …Да-а-а… — протяжно выдохнула Инна: даже у нее не осталось сил бурно реагировать на превратности Тамариной судьбы. — У меня остался один вопрос: как в этой истории снова оказался замешан Филевский? — покраснела она. — Мне тогда Артем рассказывал, будто ты стала с ним встречаться назло Лешке. Или я что-то путаю…
— Как сказать. — Тамара снова потянулась к опустевшей пачке сигарет. — Леша действительно застал его в моей комнате… Я хорошо помню тот день еще по одной причине: у меня тогда юбка впервые не застегнулась, — подтянув ближе чистую пепельницу, усмехнулась она. — Спрятала все под пиджаком и отправилась к тебе в роддом — поздравить с рождением дочки. Только вышла из общежития, и прямо на институтской аллее нос к носу столкнулась с Филевским: в костюме, при галстуке. Хотела мимо пройти, но он меня остановил. Поздоровались. Оказалось, что вместе с Кушнеровым, Радченко и Щедриным он только что защитился. Я сухо поздравила, а он вдруг попросил прощения. У меня дар речи пропал! Объяснил, что я ему давно нравилась, но как ко мне подступиться, не знал. А когда я Лешку выбрала, как затмение на него нашло: меня ревновал, ему завидовал… Ты же помнишь их бесконечные конфликты? В общем, по-глупому все вышло.
— Что, вот так во всем и признался? — округлила глаза Инночка.
— Хочешь — верь, хочешь — не верь, — пожала плечами Тамара. — Мы и сейчас с ним достаточно тесно общаемся, можно сказать, дружим семьями. Совершенно случайно встретились в Нижнем — он ведь туда распределился. Сначала он мне помог, затем я ему кое-какие услуги оказала… Две дочки у него, молодая красавица жена, разница у них двенадцать лет. А вот сам Филя стал похож на огромный платяной шкаф! И меня зовет исключительно по имени и отчеству: Тамара Аркадьевна да Тамара Аркадьевна! Просила звать Тамарой — ни в какую! То ли уважает, то ли издевается, никак не пойму, — улыбнулась она.
— Так как он у тебя в комнате оказался?
— Сама пригласила! От растерянности возьми да ляпни: заходи вечером на чай. Он обрадовался, пообещал, что придет. Кроме всего прочего Радченко в тот вечер мальчишник в общежитии устраивал, так что даже Филе разрешили пройти.
Тамара замолчала и опустила глаза: на лбу моментально проступили три продольные глубокие складки.
— И что дальше? — не утерпела Инна…
…Окончательно приняв тот факт, что между ней и Алексеем все кончено, Тамара изо всех сил пыталась сохранить душевное равновесие, и три подряд полученные пятерки — тому подтверждение. Но чем ближе было окончание сессии, тем труднее становилось, и она буквально не находила себе места: до бегства из института оставались считанные дни, а до свадьбы Радченко с Тишковской — и того меньше.
Около десяти вечера Тамара захлопнула конспект, плотно закрыла окно и двери, но звучавшая внизу музыка продолжала проникать сквозь щели и болью отдавалась в душе. В дверь постучали: с какой-то не свойственной ему виноватой улыбкой, с тортиком в руке в комнату зашел Филевский.