– Ну, да, замечал, – нехотя ответил тот. – Как-то цены поднялись, знаете ли, а вот зарплата до сих пор нет. Дорого жить стало.
– Да я не о том, – нетерпеливо махнул рукой наш Георгий Николаевич. – Не кажется ли Вам, что мир наш стал у́же?
И, не замечая оторопелого лицо собеседника, он начал заговорщицки шептать приятелю на ухо, что мир стал в буквальном смысле слова сужаться.
– Нет, нисколько, – в конце концов пожал плечами Семён. – Мне кажется, Георгий Николаевич, Вам нужно просто отдохнуть.
– Погодите, погодите, – кипятился тот. – Пойдемте, я покажу машину!
И под протестующее мычание Семёна Георгий Николаевич поволок его к своей машине.
– Вы только посмотрите! – горячо шептал он ему в самое ухо. – Раньше я не мог дотянуться до противоположного окна, а теперь я даже могу дверь открыть с той стороны, стоя здесь. Разве Вы не видите, что машина стала у́же, чем раньше? Да вот хотя бы и Ваша – сами посмотрите.
С этими словами он повлек Семёна уже к его машине, но тот воспротивился и, кое-как отодрав от себя цепкие пальца Георгия Николаевича, со всех своих теперь уже тощих и узких ног бросился в здание клиники – к спасительному упорядоченному миру графиков, карточек и списков. Оставшись в одиночестве, Георгий Николаевич еще немного повздыхал, но был вынужден вернуться в свой кабинет.
Там его ждало полное разочарование, потому что Бог, или кто бы там ни был наверху, решил подшутить над ним, и ниспослал ему пациента. Заглянув в личное дело, Георгий Николаевич увидел, что подсуропили ему опытного беглеца. Ему удавалось раз за разом сбегать от длинных, ловких и цепких рук карательно-восстановительной психиатрии. Впрочем, с годами он, наверное, потерял сноровку, так как последний раз его пребывание в клинике растянулось на полтора года. Пациент изо дня в день нес какую-то чушь о людях с жабрами, которые по ночам тайно посещают его и проводят над ним социальные эксперименты.
«Да он же просто чокнутый, – думал Георгий Николаевич, не слушая пациента. – Не может быть такого, чтобы…. Хотя, мир тоже не может становиться узким и плоским, однако же я это вижу. Но я не могу сойти с ума». Он уже давным-давно потерял нить повествования пациента и кивал головой просто так, в заученном за многолетнюю практику ритме.
– Доктор, эй, доктор, – пробился сквозь ураган мыслей голос пациента, – с Вами все нормально?
– Да-да, все нормально. Продолжайте, – рассеянно отозвался тот. – Продолжайте.
– Я уже давно закончил, а Вы все сидите и киваете головой вот уже несколько минут подряд.
– Что? – встрепенулся Георгий Николаевич.
– Я говорю: Вы уже несколько минут просто так киваете головой.
Наш доктор в смятении обвел глазами кабинет: вроде все как обычно… Или нет? Кажется, с утра лампа стояла немного дальше, чем сейчас. И карандашница с ручками была как будто шире. Оглядываясь вокруг и сомневаясь в себе, Георгий Николаевич пришел к потрясающей в своей простоте и эффективности идее: нужно пометить местоположения предметов! Не каждого, но в меру крупных: вот, например, ту же лампу, шкаф с карточками больных и какими-то книгами. Не откладывая дело в долгий ящик, он вскочил со стула, достал из стола мел и принялся отчеркивать толстыми короткими линиями все, что было в кабинете.
Пациент смотрел, как Георгий Николаевич бегает вокруг него, черкает то тут, то там невесть откуда взявшимся куском мела и что-то бормочет себе под нос. То ли ветки, то ли метки, а может быть вообще – клетки, бог их разберет, этих заумных.
А Георгий Николаевич, между тем, закончил черкать и, решив сделать такую же разметку в доме, вроде как успокоился. Он хотел снова вернуться к пациенту, но тут его как молнией поразило:
– Больной! Зачем Вы передвинули кушетку! – в голосе его было столько ярости, что пациент съежился и возжелал оказаться в это же мгновение в своей родной палате, где, кроме него, обитало очередное воплощение Чингисхана – сурового, но в тщедушном теле безобидного сантехника Петровича.
– Я Вас еще раз спрашиваю, зачем Вы ее передвинули! – голос Георгия Николаевича сорвался на дикий фальцет. И сила его была настолько велика, что из коридора тут же вбежали два медбрата – с огромными ручищами и обезьяноподобными лицами. Они, не разбираясь, лихо скрутили больного в тугой крендель и под белы рученьки вывели из кабинета.
Георгий Николаевич тяжело дышал и был изрядно красен, а взлохмаченные волосы, топорщившиеся в разные стороны, придавали ему сходство с только что подравшимся петухом. Не успел он отдышаться, как в кабинет заглянула Аида Степановна – уборщица и по совместительству вахтер: