Люди ходят по миру, как будто бы мир — это их дитя, это их созданье. Ну, а мир глядит, как блуждают они, и решает, а нужно ли это зданье, что построил он много годов назад, обустроил, как мог, населил муравьями. Люди всё еще восклицают «Май гад», но давно почитают себя богами…
Люди спорят о том, каковы они. Да о чём бы не спорили — всё о людях. А поэты безумные пишут и пишут стихи, в них, что было, рассказано, и что будет. Но не слушают виршей, пусть даже хороших, вокруг те, кто заняты разговором. В этом, созданном ими, мире — никто не друг. Воры все, даже те, кто не кажется вором.
Усталость
Устаёшь от всего: от привычного и наносного, от актёров и дворников, пахарей, директоров, от весны устаёшь — всё в ней пресно уже и неново, от минут, от часов, от декад, от веков…
От любви устаёшь удивительно быстро, а от злобы чуть медленней, но всё равно устаёшь. От рабочего класса, а также от капиталистов, а особенно сильно от тех, кого ценишь и ждёшь.
Словно в пьесах у Чехова бродят усталые люди и пытаются что-то настигнуть и что-то поймать. А оно не даётся, оно ускользает, как студень, что на празднике с вилки всегда норовит убежать.
Вот поэтому-то я совсем не люблю «Дядю Ваню», и хоть ем, но без смака совсем, холодец. Устаёшь от всего, а особенно — от расставаний и того, что в конце каждой пьесы есть слово «Конец».
Кольцевая
В городе мало машин. Видно, все на шашлыках. Слушаю шорох шин — летних, не на шипах. Еду, куда глаза смотрят, то есть вперёд. Справа свободен ряд, можно и в поворот…
Как же легко сменить пункт назначения! Можно тогда говорить про приключения, про неоглядную даль поля вокруг шоссе, что ничего не жаль, что надоели все… Что, вот, сорвался и в путь, как же легко за рулём! Выберемся как-нибудь, как-нибудь переживём…
И забывается тот, кто то шоссе проложил. Был же не идиот, денежек наварил. Видимо, зять — депутат. Может быть, мама — судья. Или в министрах сват. В общем, при власти родня.
Ладно, прости его бог, славный он создал вид. Лёгкий висит здесь смог (или то дождь моросит?), гладкое вышло шоссе, мягок здесь шелест шин. На шашлыках, видно, все — в городе мало машин.
Второй город
Если в Римской империи тоже был город, второй по значению? Весь стоящий на водах, не следующий за течением, из него убегали — кто в стольный, а кто в провинцию, про него писали только гадости просто из принципа.
Называли серым (а Рим-то, смотри, белокаменный!), говорили смело, как мало ему света дадено, а потом забыли. Не оставили даже в хрониках. Выжгли, до корней просолили, вона как!
Я стою на развалинах Рима — сверху новый Рим. Притворяется вечным. Прежде он был таким. И я думаю: новый всадник, мотоцикл между ног, проезжает свой виноградник, впереди городок — два десятка домов и площадь — всё что сохранил мир от города, что когда-то был вторым.
Он, не вечный, уже не встанет, лишь лоза не растёт там, где в старые годы соль легла.
До Луны
Если долго идти, то дойти до луны пешком — не проблема, когда бы была атмосфера. Мне сказал калькулятор — всего тридцать лет, потом можно сесть, как положено честному пенсионеру.
Но беда: вот дойдёшь, а там ни садов, ни рек, ни друзей, ни врагов… Нету там даже водки. Как без этого может прожить человек? Даже если тёртый калач и ловкий, всё равно раскиснет и станет в рукав рыдать: дескать, вся моя жизнь — псу под хвост и мимо. Остаётся только в небо смотреть и знать, что судьба, словно шар земной, неумолима.
Вот висит он, естественно, весь голубой, и вернуться к нему вероятно, но мало: ведь нужны ещё тридцать лет под рукой и здоровье, чтобы достигнуть финала не разбитым старцем на трёх ногах, не Альцгеймера жертвой иль Паркинсона, а ещё способным с блеском в глазах целовать родных, пусть уже не знакомых.
Вот она — наша жизнь — вся в пути до Луны, а кому повезёт, тот дойдёт и обратно. Впрочем, можно остаться и видеть сны и скучать о тех, кому нет возврата… Петь баллады, гелий вдувать в шары, покупать мороженое и колу…
Всё, поверь, лишь мыльные пузыри, в воскресенье пускает Господь по приколу.
Лягушка-царевич
Лягушка-царевич, тот самый, который с надеждою ждёт поцелуя красотки, за кочкой сидит и умело и споро мух ловит, своим языком, словно плёткой, орудуя ловко, и думает:
«Мухи сегодня с кислинкой, что, в общем-то вкусно»… К нему приходили седые старухи, молодки с приплодом… Что скажешь? Не густо сегодня с красотками в сказочном мире. Но мухи! Вот мух тех, пожалуй, в достатке. Он веса набрал, стал практически жирным. Ещё бы! Ведь он на четвёртом десятке.