При помощи телефонного звонка в больницу "Сладкая гавань" и некоторой безобидной лжи я узнал, что Агнес Игер выписалась три месяца назад. Оставила адрес: отель "Времена года" в районе Дохини. В отделе кадров отеля подтвердили, что миссис Игер убирается в номерах в утреннюю смену: с восьми утра до трех дня.
Она снова работает, значит, ей лучше. По крайней мере физически.
Опять вернулась в Лос-Анджелес, стало быть, еще не потеряла надежды.
В 14.15 я подъехал к "Временам года", дал швейцару десятку и попросил держать "севилью" недалеко от выхода. Мне только недавно ее помыли и отполировали, и швейцар улыбнулся, видимо, решив, что перед ним что-то среднее между "бентли-арнаж" и "феррари-тестаросса".
Холл изобиловал серьезными худыми существами в черном. Я прошел мимо них к внутреннему телефону и позвонил в администрацию. Как только ответил старший по смене, я заговорил быстро и туманно. Сказал, что мне необходимо связаться с миссис Игер по важному семейному делу.
– Это срочно, сэр?
– Трудно сказать. Мне нужно всего несколько минут.
– Подождите.
Некоторое время спустя в трубке ответил слабый, немного свистящий голос:
– Да?
– Миссис Игер, меня зовут Алекс Делавэр. Я психолог, работающий с полицией, и я поднял дело Шоны. Но я только начал, и мне пока нечего вам сообщить. Не могли бы мы побеседовать?
– Психолог? Вы проводите какие-то исследования?
– Нет, мэм. Я консультирую полицию, пытаюсь ответить на некоторые вопросы. Знаю, прошло много времени...
– Я люблю психологов. Одна женщина-психолог мне очень помогла. Я болела, все думали, что я... Где вы, сэр?
– Внизу, в холле.
– Здесь? Хорошо, я освобожусь через несколько минут. Давайте встретимся в проезде Бертон, у служебного входа.
К тому времени когда я обошел здание, она уже была там. Маленькая, худая, седоволосая женщина в розовой униформе горничной. Жесткие волосы коротко острижены, прямоугольные очки в стальной оправе. Алая, только что нанесенная помада на обветренных губах, на щеках – румяна. С высокой талией и плоской грудью миссис Игер выглядела на десять лет старше своих пятидесяти с небольшим.
– Огромное вам спасибо, доктор... Делаваль?
– Делавэр. Боюсь, я не могу обещать...
– Обещания для меня уже давно ничего не значат. Моя машина в нескольких кварталах отсюда, вы не против прогуляться?
– Вовсе нет.
– Сегодня вроде неплохой день. По крайней мере в смысле погоды.
Мы пошли по Бертону на восток, и она снова поблагодарила меня за возобновление расследования по делу Шоны. Я попытался возразить, но она и слушать не хотела. Рассказала, что полиция никогда не уделяла этому делу должного внимания.
– И тот детектив, которого они назначили, Рили, пальцем о палец не ударил. Хоть и нехорошо так говорить об умерших.
– Он умер?
– Вы разве не знали? Около двух месяцев назад. После ухода на пенсию он все время проводил на поле для гольфа, там и умер. Я в курсе, потому что звонила ему время от времени. Редко, так как, если честно, не очень-то в него верила. И все же он был... связующим звеном с Шоной. Он не был плохим, этот Рили. Просто не очень энергичный. Он сам дал мне свой домашний телефон, когда уходил на пенсию. В последний раз трубку сняла его бедная жена и сообщила печальную новость. В итоге мне пришлось успокаивать ее. Так что, видите, я не надеюсь на чудо и не смотрю на вещи предвзято. Ни Рили, ни другие ничего не добились. Я не утверждаю, будто они нарочно не старались. Однако у меня осталось ощущение, что они с самого начала воспринимали это дело как безнадежное. И не особенно пытались найти мою дочь.
В ее словах не было озлобленности. Видимо, она часто повторяла их.
– Как по-вашему, что им следовало предпринять?
– Дать делу больше огласки. Я сама ходила в редакцию нескольких газет, хотя их это не интересовало. Чтобы привлечь внимание, нужно быть богатой и знаменитой. Или быть убитой кем-нибудь богатым или знаменитым.
– К сожалению, в Лос-Анджелесе так чаще всего и происходит.
– Наверное, везде так, но я говорю про Лос-Анджелес, потому что здесь умерла моя девочка. Видите, я уже смирилась. Во время нашего последнего разговора Лео Рили пытался сказать, чтобы я не надеялась на лучшее. Смешно было слушать, как он нервничал, словно сообщил мне новость. А я уже давно сама к этому пришла. Шона не могла исчезнуть так надолго, ничего мне не сказав. Сейчас я хочу лишь выяснить, что произошло на самом деле. Знать, где она, похоронить по всем правилам. Женщина-психолог, с которой я беседовала – доктор Йошимура, – сказала, что всех заботит финал, завершение, последняя точка, а на самом деле это глупость, придуманная писателями. Да и как может зарубцеваться такое!
Она слегка ударила себя по груди.
– Трагедия оставляет большую пустоту, которая никогда не заполнится. И все равно пытаешься выяснить все возможное. А если повезет, то хотя бы края раны слегка затянутся. Йошимура была очень хорошей. Я ходила к ней на сеансы, потому что однажды просто упала в обморок – все потемнело в глазах, и я упала. Было похоже на сердечный приступ, меня обследовали на всех аппаратах, известных современной медицине, однако обнаружили лишь высокий уровень холестерина, с сердцем оказалось все нормально. В конце концов решили, что все от нервов и волнения. Доктор Йошимура научила меня расслабляться. Я стала вегетарианкой, бросила курить. Она меня действительно успокоила, потому что не говорила: забудьте и поставьте точку, как все другие до нее. Что же касается Рили, он, наоборот, был постоянно расслаблен, пока дело не доходило до серьезных вещей. Например, он ничего не узнал о жизни Шоны. Притворялся, что слушает меня, хоть я знала, что это не так. Я звонила ему даже после отставки, потому что считала, он должен платить за свое бездействие. А теперь его нет... Вот и пришли, моя машина припаркована здесь.
Мы находились в квартале роскошных кондоминиумов. Агнес подвела меня к старенькому "ниссану", когда-то красному, а ныне грязно-розовому. Багажник машины был усыпан опавшими листьями.
– Здесь можно оставлять машину самое большее на два часа, – сказала она, кивнув сторону парковочного знака, – но обычно никто не проверяет. Иногда я паркуюсь на стоянке для работников отеля, однако она чаще всего забита. Да и не люблю я эти подземные стоянки. Слишком жуткие и мрачные.
Миссис Игер открыла замок на дверце.
– Присядьте здесь, если вы не против. Я храню все вещи Шоны в машине.
Я сел на пассажирское сиденье, она открыла багажник, потом захлопнула его и вернулась с небольшой коробкой, перетянутой желтой лентой, на которой было написано "Посуда".
– Я знаю, не нужно хранить все эти вещи здесь... Только мне нравится иметь их под рукой. Иногда в перерыв я беру сандвич и прихожу сюда, чтобы посмотреть на них. Доктор Йошимура говорила, в этом нет ничего страшного.
Она посмотрела на меня за подтверждением. Я кивнул.
Агнес достала из коробки маленький фотоальбом с обложкой из розового атласа и протянула мне.
– Шона в детстве.
Тридцать страниц фотоснимков, от младенчества до шестого класса школы. На большинстве из них была изображена красивая белокурая девочка, одна. Похоже, Шона Игер с раннего детства прекрасно понимала, какая поза для нее наиболее выигрышна.
Агнес тоже присутствовала на некоторых снимках, темноволосая, невыразительная. На нескольких старых и выцветших фотографиях стоял очень высокий светловолосый мужчина с лицом кинозвезды, которое немного портили торчащие уши. На фотографиях, где он и Агнес были вместе, оба родителя курили. Шона, окруженная любящими улыбками и табачным дымом.
– Отец Шоны? – спросил я.
– Мой Боб. Он работал дальнобойщиком, сначала на себя, затем на компанию "Вонс". Его убил пьяный водитель, когда Шоне исполнилось четыре года. Он даже не был за рулем – шел из туалета к своей машине на автостоянке в Айдахо. Шона не помнила отца: он не часто бывал дома. Но он был любящим мужем и отцом, смелым мужчиной. Боб не умел выражать свои чувства, хотя и грубого слова за всю жизнь я от него не слышала. И он обожал Шону, она похожа на него – ростом, цветом волос. В нем было шесть футов четыре с половиной дюйма, он играл в баскетбол в колледже. Шона доросла до пяти футов девяти дюймов. Во мне же всего пять и два.