— Вам что, действительно все равно, кем вы стали?
Пожатие плеч.
— Я с этим свыкся. — Он поставил пустой бокал и сорвал крышку с новой бутылки. — Я много с чем свыкся, например, с грубым и хамским отношением от людей вроде вас в заведениях вроде этого. Но я выполняю свой долг и иду туда, где я нужен. А нравится это мне, или вам, или еще кому-нибудь — не важно. Я прохожу сквозь строй таких, как вы. Я делаю то, что нужно сделать. И ухожу. — Он плеснул в бокал янтарную струю виски. — Этот счастливый час — обычно лучшая часть всего этого.
Доктор Хан мрачно смотрела, как он осушил бокал и наполнил его снова. В дни операций всегда надо было немного больше принять, чтобы добраться туда, где уже можно жить. Частично это было связано с деток-сом, принятым с утра. Приходилось заправляться не с наполовину полного бака, а с намертво высохшего.
Зато теперь он по-настоящему ощутил виски. Когда он прикончит эту бутылку, он уже будет готов найти дорогу в свою комнату, принять последнюю дозу на ночь и отключиться. Завтра он заберет свой корабль и отбудет снова, направляясь туда, где все это начнется сначала. И снова. И снова.
Даже в этом разговоре ничего нет нового. Раз или два в год кто-нибудь воспринимал его присутствие настолько лично, что хотел его размазать по стенке. Он знал, что, если не обращать на женщину внимания, она в конце концов уйдет. Защита дохлой лошади. Рано или поздно рука с кнутом устанет.
Но, быть может, если сейчас он ей даст сдачи, в следующий раз, когда сюда пришлют бергманского хирурга, она оставит беднягу в покое. Тем более что пока он не допьет последнюю чекушку, у него других дел нет.
Он повернул к ней запавшие безразличные глаза.
— Я вам назову одну вещь, с которой я не свыкся, — сказал он бесстрастно. — Это то, что мое умение пропадает зря. В хороший месяц мне выпадает случай помочь трем больным. Трем. По всем своим правам мне следовало бы состоять в штате учреждения вроде этого и лечить столько за день. Но из-за узколобых праведников вроде вас, дорогая моя доктор Хан, я этого не делаю.
Он поднял бутылку и предложил ей.
— Может быть, вам следует это выпить, моя милая. Выпить, чтобы забыть, что сегодня я помог пациенту, для которого вы ничего не могли сделать. Выпить, чтобы забыть, что завтра я мог бы помочь другому пациенту, если бы вы не сделали все, чтобы я не мог остаться. Выпить, чтобы забыть, что вы ставите свои собственные драгоценные предрассудки выше блага ваших пациентов и заставляете меня терять впустую умение, по сравнению с которым ваши лучшие хирургические методы похожи на каменные топоры.
Хан сделала вид, что не видит протянутой ей бутылки.
— У вас все? — спросила она, проталкивая слова сквозь стиснутые зубы.
— Почти. — Марши откинулся на стуле и сделал большой глоток прямо из бутылки. — У вас есть выбор: принять то, что я могу делать, либо использовать меня лишь тогда, когда Медуправление заставляет вас это делать. У меня другой выбор: делать то немногое, что мне позволяют делать, либо все бросить. Я давал Клятву Целителя, и «все бросить» там не предусмотрено. И потому я с этим мирюсь. Как я с этим мирюсь — это совершенно не ваше собачье дело, а поскольку это вы заставляете меня так жить, я предложил бы вам загнать вашу святошескую позицию в вашу же праведную задницу и оставить меня на фиг в покое.
Он усмехнулся:
— Вот теперь у меня все.
Доктор Хан опустила руки и уперлась в стол костяшками пальцев.
— И вы еще смеете говорить о Клятве Целителя! — процедила она. — Я по крайней мере пытаюсь помочь всем, кому нужна помощь. Не то что вы.
Марши поднял на нее глаза:
— Я лечу всех, кого Медуправление мне поручает лечить.
Она кивнула, и лицо ее было лицом прокурора, который вытащил из обвиняемого искомое признание.
— Да, так делаете вы все, верно? — Она выпрямилась, уставив на него обвиняющий перст. — Если бы я позволила использовать себя так, как используют вас, я тоже, наверное, пила бы. — Рот ее скривился в суровой усмешке. — Если уж кто-то должен загнать свою святошескую позицию себе в задницу, то это вы. Мы не глупцы, мы знаем, что происходит.
Она повернулась на каблуках и пошла прочь. Марши смотрел ей вслед, хмурясь и гадая, чего же он не понял. «Мы не глупцы, мы знаем, что происходит». Что это, черт побери, должно означать? Можно бы окликнуть ее и спросить…
Но вместо этого сделал еще один глоток из бутылки, и ласковое виски растворило вопрос, как застрявший в кровотоке тромб. Насколько он мог понять, она была убеждена, что бергманские хирурги получили свои способности путем человеческих жертв или заключения сделки с Сатаной. Так считали некоторые фанатичные секты христианства и ислама.
Он вздохнул и закрыл глаза. Проклятая жизнь — торчать среди людей вроде этой бабы. Этот разговор насчет выбора, да еще слова о том, что он лечит лишь тех, кого ему велит Медуправление…
Он открыл глаза. На той стороне стола стал материализовываться еще один призрак прошлого. Эту тень он мог бы и прогнать, но пусть себе будет. Одно из немногих хороших воспоминаний.
Когда он вспоминал ее теперь, ее улыбка вставала у него перед глазами сквозь сгущающуюся пелену алкоголя.
Особая улыбка, которой он раньше никогда не видел.
Мерри поставила стакан, едва пригубив.
Она оценивающим взглядом смотрела на сидящего напротив мужчину, заинтересованная помимо собственной воли.
— Кое-что получше денег, говорите?
Вечер начался совсем не так хорошо. На самом деле он вырисовывался как долгий, нудный, безнадежный и в результате безденежный.
Она сидела за своим обычным столом у Рэнди, мрачно покачивая бокал с дешевым белым вином из водорослей и гадая, есть ли вообще смысл тут торчать, как сквозь бусинный занавес дверей просунулся этот хуан.
Он был не местный — это она поняла с первого взгляда. И потому оглядела свежее мясо получше.
Средних лет, почти лысый. Одет хорошо, в свободных серых брюках, ослепительно белая рубашка с открытым воротом — настоящий шелк или чертовски хорошая имитация, серые перчатки, лизеритовый пиджак, черные замшевые туфли. Никаких украшений, кроме серебряного значка на широкой груди. Со вкусом и сдержанно. Не какой-нибудь деревенщина с далеких камней и не шныряющий в поисках острых ощущений турист.
Он поступил так же, как большинство впервые сюда попавших, — остановился в дверях и стал высматривать свободные таланты, в то же самое время предъявляя себя для осмотра, и тут же кредитные сканеры в голове каждой девушки зажужжали, считывая его и его игровой потенциал с точностью до децикредита. Эта пауза длилась очень недолго, пока они ждали, не появится ли на его лице дурацкое выражение удивления и он шагнет обратно, спьяну перепутав заведение Рэнди с клубом Билли, где выступали и охорашивались мальчики с подведенными глазами в атласных набедренных повязках или джинсах в обтяжку.
Испытание закончилось, и раздался шорох кружев — девушки переходили в режим показа, предъявляя свое очарование в самом лучшем виде.
Мерри даже не потрудилась сесть прямо на возникшей выставке или придать своему лицу фирменное выражение «испытай меня». Привычка говорила ей, что надо бы, но недовольный голос цинизма говорил: «стоит ли пытаться?»
В этот медленно тянущийся вечер вторника десяток девушек у Рэнди, не считая ее самой, конкурировали за внимание единственного клиента. Как ни противно ей было это признать, но она знала, что давно уже вышла из категории первого выбора, а может, даже уже второго и третьего. Рэнди разрешал ей здесь работать больше ради памяти о прежних временах, чем ради тех денег, что она приносила. Но он был человек практичный, и теперь ее стол был подальше в глубине, где освещение было уже похуже, и кислый запах, доносящийся иногда от кухонного входа всего в паре метров от нее был как предвестие следующего шага вниз.
Конечно, мужчины, которые приходили к Рэнди, брали ее, если все остальные девушки были заняты, и ни один из них не мог бы сказать, что ему не показали такого хорошего обслуживания, какое могла бы дать любая другая девушка. Может быть, даже еще лучшего, поскольку она не пыталась проехать на халтуре. Кроме того, если ты их делаешь своими завсегдатаями, это значит, тебе не надо уже так лезть вон из кожи. Своя конюшня завсегдатаев — это кредит в банке, а может, даже и билет на отлет из Жизни. У нее была их парочка, но эти бедняги почти всегда так же сидели без денег, как и она.