Ангел смотрела на него с непроницаемым выражением лица, которое пугало больше любой гримасы или рычания, — холодное безразличие машины ко всему, кроме того, что у нее в перекрестье прицела.
Внешняя неподвижность скрывала внутреннюю бурю. Порыв дать сдачи жег ее изнутри в сто раз сильнее, чем опалил ей лицо огонь. Это внутреннее пламя было — Сцилла.
В мыслях мелькали образы. Можно бы…
…покрыть расстояние между ними раньше, чем он поднимет ногу, сбить с него голову небрежным взмахом и долго смотреть на удивление, с которым его лицо будет падать на пол…
…сунуть руку с когтями в грудь, вырвать сердце и показать ему его последний удар в кровавой агонии…
…оторвать ему руки и ноги, как ребенок отрывает лепестки ромашки.
Сцилла манила всеми своими чудесами, обещая, что это будет хотя бы выход для всей боли, гнева и досады. Растоптать этого типа — это же праведно, и будет так приятно…
Ангел задрожала, отгоняя видения и как-то еще подавляя ангела. Тяжело сглотнув, она смогла обрести голос.
— Уходи! Пожалуйста, уходи! — взвыла она, пытаясь не выдать голосом мольбу. Наемник повернулся и побежал.
Она смотрела, как он скрылся в шлюзе, и надеялась всеми фибрами своей души, что это и в самом деле начало ухода захватчиков.
Марши стоял чуть вне поля зрения датчика у комнаты Вальдемара и слушал, наклонив голову, рассказ Джона о том, что происходит в ангаре.
— Уберите оттуда всех к чертовой матери, — только такой совет он и смог дать.
[А Ангела?] — спросил Джон.
— А что там еще с Ангелом? — прошипел Марши сквозь стиснутые зубы, а вопрос продолжал гудеть в голове колоколом.
Он потер лоб, пытаясь подумать.
— Извините. Вы сказали, что она заставила их отступить в тот момент?
[Ага, только я сомневаюсь, что это надолго. Эти ребята так легко не отступают. ]
Марши боялся, что Джон в обоих случаях прав. Это была всего лишь первая стычка. Проверка их обороноспособности. Теперь они знают, что против них действует человек в боевом экзоте.
— Она еще ничего открыто враждебного не сделала?
[Пока нет. ]
Марши даже не знал, что для нее хуже: быть тяжелораненой или убитой, как Ангел, или вновь превратиться в Сциллу. И надеялся, что успеет уладить ситуацию и не узнает ответа на этот вопрос.
— Ладно, мне уже пора, — начал Марши. Чем быстрее он попадет к Вальдемару, тем больше у всех шансов.
[Секундочку, док…] — перебил его Джон. Прошло несколько секунд. — [О'кей. Ангар почти эвакуирован. Только что вернулся Дэн. Он говорит, будто Ангел ему сказала, что она знает про ваши старания все уладить. Сказала, что удержит их, пока вы не добьетесь, чтобы их от нас убрали. Еще она говорит, что… что постарается сделать так, чтобы вы ею гордились. ]
Марши зажмурился на миг, пораженный ее храбростью. Верностью и доверием. Он невольно вспомнил, как видел ее в первый раз и в последний раз и сколько ошибок наделал между ними.
— Держись, Ангел, — произнес он почти про себя, открывая глаза и глядя на дверь в комнату Вальдемара, до которой не было и десяти шагов. Последний барьер перед целью.
— На этот раз я тебя не выдам, — шепнул он — одновременно извинение и обещание.
И пошел. Увидь кто-нибудь это лицо со стиснутыми губами, эту холодную решимость, он попытался бы остановить Марши.
Вряд ли бы это для такого человека хорошо кончилось.
Ангел слушала, как передается ее послание, придвинувшись ближе к дверям шлюза. Ушной приемник, который давал ей Дэнни, она брать не стала, потому что экзот позволял ей перехватывать каналы, на которых велась связь. Об этом она не сказала, потому что не хотела никому говорить, что слушает, не хотела давать им шанс обратиться к ней и попытаться отговорить ее от работы, которую она на себя взвалила.
Захватчики попытаются вернуться снова. Скоро. Ангел хотела верить в иное, но слишком хорошо понимала. Сцилла знала это наверняка и только ждала своего шанса возродиться фениксом отмщения в огне битвы.
И все, что оставалось Ангелу, — ждать вместе с ней.
Ангар был эвакуирован и загерметизирован. Хорошо. Одной головной болью меньше.
Марши пробьется. В этом она не сомневалась ни минуты. Он уже помог людям Ананке избавиться от гнета и сделает это снова. Каким-то образом мантия ангела-хранителя перешла к нему.
Хоть она и сказала ему, что он внутри мертв, она видела его неколебимость, увидела еще когда он впервые посмотрел Сцилле прямо в глаз — прямо в глаз своей верной смерти — и не склонился. Не потому, что ему было наплевать на смерть, но потому, что, когда ему пришлось встать за то, что он считал правильным, даже ангельский гнев не мог его сдвинуть. Что-то было у него внутри такое же прочное, как его серебряные руки, такое же сверкающее и недоступное ржавчине. Он был способен на куда большее, чем сам думал.
Он их всех спасет. Только на этот раз она будет на его стороне. Они будут… вместе.
[Держись, Ангел], — шепнул его голос.
У нее дыхание сперло в груди. Он не знал, что она его слышит, но не важно. Главное было, что он это сказал. И она знала, знала, что он велит ей держаться той личности, которую вернул ей, и не превращаться в ту, другую.
[На этот раз я тебя не подведу. ]
И я тебя, — поклялась про себя Ангел, становясь напротив двойных дверей шлюза. От усталости, опасения, от усилий держать и не выпускать Сциллу у нее кружилась голова.
Но она стояла прямо и гордо — одинокий серебряный часовой с доброй улыбкой на лице. Знание, что она ему небезразлична, укрепляло ее, поддерживало ее чувство цели. Она защитит тех, кого когда-то терроризировала. Ею гордились бы ее мать и другие погибшие. Она докажет раз и навсегда, что она уже не та, что прежде.
Она даст Марши время, которое ему нужно, чего бы это ни стоило. На этот раз ее жизнь будет отдана чему-то стоящему.
Она покажет ему свою любовь тем единственным образом, который в ее власти, а когда все это будет позади, она будет надеяться, что он поймет, что она была ему больше, чем союзником, и хотела дать ему больше, чем свою помощь.
Престон Вальдемар сидел в кровати, одетый в жемчужного цвета шелковую пижаму. Когда Марши вошел, он говорил в изящную клавиатуру с деревянной инкрустацией. Он поднял глаза, подозрительно щурясь и хмуря брови.
— Это еще кто? — мрачно бросил он, переводя клавиатуру в режим ожидания и прижимая к груди.
Марши не ответил. Он только стоял, глядя на пациента долгим взглядом. Измеряя взглядом.
Вальдемару было с виду под шестьдесят, лицо прыщавое, под глазами и на подбородке мешки. По документам ему хорошо под семьдесят. Год назад он прошел полную антигеронтную обработку, так что должен был бы выглядеть максимум лет на сорок. Пристрастие к макссу свело усилия медицины на нет. Близко посаженные глаза смотрят мутным одурманенным взором, склеры желтушны и инъецированы.
Кожа нездорового шафранового оттенка. Вряд ли кровоочиститель сильно его измучил, поскольку эта кровать только для показа. Печень и почки наверняка почти сгнили.
— Отвечайте, когда я спрашиваю!
Толстые губы жирного рта распутника туго сжались. Вальдемар глядел на Марши недовольным взглядом, ожидая ответа.
Марши, не обращая на него внимания, оглядывал обстановку. Возле кровати стояло устройство связи, наверняка связанное с клавиатурой. Отлично. Единственный вход и выход — та дверь, в которую он только что вошел. Марши запер ее, чтобы их не беспокоили.
После рекогносцировки он обернул к Вальдемару каменно-бесстрастное лицо.
— Я доктор Георгори Марши. — Он поднял серебряные руки, чтобы не было вопросов, какой именно доктор. — Приехал вас лечить.
— Наконец-то! — фыркнул Вальдемар, падая на подушки. — Я себя чувствую ужасно! Вам давно уже надо было здесь быть! Я вам не пенсионер какой-нибудь; я тут всей этой траханой медициной командую! И заслуживаю лечения получше!