Марши поглядел на чашку, сконфуженный тем, что ведет себя не так, как надо у постели больного.
— Извините, мне не следовало ее сюда приносить.
Пищеварительная система у Кулака давно уже, к чертям, отказала. Любая жидкость, кроме дистиллированной воды — или чуть приправленной алкоголем смеси, которую он выдал однажды за скотч, не говоря уже о твердой пище, вызвала бы кучу осложнений.
— Можно мне… немножко?
Марши секунду подумал, потом пошел и взял стерильную губку из ящика. Капнув на нее несколько капель кофе, он приложил губку к сморщенным губам Кулака. Себе он сказал, что вряд ли хоть капля кофе дойдет до желудка, а даже если и дойдет, пациент умрет гораздо раньше, чем наступят осложнения.
Кулак жадно всосал драгоценные капли с губки, потом голова его свалилась на сторону.
— Спасибо, — шепнул он.
Марши поглядел на него с удивлением.
— Впервые слышу от вас это слово.
Влажный хрипящий смешок.
— Вряд ли… я доживу… до того… чтобы вы… услышали его… еще раз. Хотя наверное… я должен… вас благодарить… за вмешательство… в мое… похищение. Вы могли… дать им… унести меня.
Такие чувства вызвали у Марши неловкость. Был один шанс на тысячу, что они неподдельны. Вообще-то старик был сентиментален не более чем гаррота вокруг шеи.
— Не думайте, что у меня не было такого искушения, — ответил Марши сухо. — Но я боялся, что первым, что из вас вытянут, будет местонахождение всего награбленного вами на Ананке. Я считал, что после всех моих хлопот с вами за эти дни у меня право первой попытки.
Кулак слабо кивнул. Противоболевое поле кровати уже было выведено на максимум. Стиснутые челюсти и кулаки сказали Марши, что старик все же испытывает существенную боль. И все же на губах мелькнула тень улыбки насмешливого интереса.
— Полагаю… вы правы. Время это… было интересное… но…
Тут его скрутил припадок кашля, и его затрясло. Марши наклонился ему помочь, но Кулак махнул рукой — не надо.
Он выпрямился и ждал, пока пройдут спазмы, уже зная, что значило это «но»: но это интересное время кончается. Даже неукротимая воля Кулака вряд ли еще долго удержит жизнь в этом теле. Шансы дожить до прилета на Ананке были у него нулевые.
Наконец Кулак смог заговорить снова.
— Скажите… как все… произошло. Чему вы… научились. Что вы… планируете… дальше.
Марши глядел на умирающего, обдумывая, сказать ли. Причин не говорить не было. Попытки Кулака его использовать провалились. Как-то ему удалось избежать почти всех капканов, поставленных на него стариком, и выбраться на другую сторону.
Странно, но он его уже не очень боялся. Даже испытывал что-то вроде жалости к зря растраченным талантам. Столько полезной энергии, направленной так неправильно. Вроде как огромная созидательная энергия термоядерных реакций использовалась в прошлом столетии только для бомб.
— Ладно, — сказал он и рассказал о своем посещением станции Боза и о битве на Ананке. Рассказывать, что он сделал с Вальдемаром, было нелегко, но о том, что было на Ананке, — еще труднее. Про себя он решил, что, если Кулак скажет о ней хоть одно лишнее слово, он тут же включит поле сна, и это будут последние слова Кулака.
Когда рассказ кончился, Марши не был уверен, что Кулак еще в сознании. Глаза его были закрыты, лицо абсолютно спокойно. Но через секунду он сделал трудный глоток и открыл глаза.
— Вы… победили… с триумфом. Я вас… поздравляю.
— Еще нет, — заметил Марши. — Мне еще нужно заставить журналистов меня выслушать и поверить.
— Они поверят. Шах и мат. Я сдаюсь. Но я предложил бы… последний вызов… две вещи… которые вы… оцените… за скромную цену.
— Какие вещи?
— Первая… пароль… к моим номерным счетам. Даже к тем… что были… до Ананке. Имущество… зна… значительное.
У Кулака перехватило дыхание. Рассыпающиеся легкие свистели, как дырявые меха, он не мог говорить. Марши не надо было подключаться к системам койки, чтобы знать, каких усилий требует от Кулака разговор.
Но Кулак, как всегда, не отступил.
— Вторая… — произнес он булькающим шепотом, — все данные… которые вам… нужны… выявить… предателей… в Медуправлении. Не только… голова… но каждое щупальце. Кто они… что они сделали. В готовом виде… для обнародования… по команде.
Снова у Кулака кончилось дыхание, от боли стиснулись зубы. Он пытался набрать воздуху в изъеденные легкие. Но глаза его смотрели на Марши, не мигая, и ум за этими лишенными души желтыми глазами тикал все с той же холодной точностью электронного мозга оружия, не тронутый телесным распадом.
Так, это наживка, — мрачно подумал Марши. — Поищем теперь крючок.
— Что вы хотите взамен?
Дьявольский блеск в глазах Кулака.
— Я вам… уже говорил… слово за… слово.
Марши поглядел на бесовскую ухмылку черепа, обтянутого кожей. И в удивлении покачал головой, опять почти восхищаясь старым монстром. Если последовательность является добродетелью, то по крайней мере одна грань этого характера была чистым серебром.
Даже сейчас он пытался играть последнюю партию. Но это скорее было сделкой, чем капканом. До Марши дошло, что у него последний шанс получить от Кулака эти сведения. Долго тот не проживет.
Можно и поиграть.
— Дайте подумать, — пробормотал он, пытаясь вспомнить, что ответил Кулак последний раз, когда Марши просил его отдать то, что он награбил на Ананке. Он сказал, что отдаст, если будет должным образом заинтересован. В обмен на то, что доставит ему еще больше удовольствия.
Кто-нибудь другой на месте Кулака мог бы искать прощения, но у Марши не было иллюзий, что старый грешник вдруг увидел свет. Он считал, что терпимость Братства просто смешна. Отпущение было для него пустым звуком; чувства вины или угрызений совести у него было не больше, чем у душащей его опухоли.
Чего же может хотеть любой умирающий? Помимо еще пожить?
Чего бы хотел я, случись мне умирать? — спросил он себя.
Я бы не хотел умирать один. Теперь я это знаю. Но у Кулака это уже есть — я с ним. Как он и хотел, я стал в конце концов его личным врачом.
Я бы хотел исправить сделанные мной ошибки. Искупить. Кулаку это черта с два надо. Что же еще?
Я бы хотел оставить за собой след. Чтобы меня помнили.
После этой мысли ответ стал очевидным. Больше всего Кулаку было приятно то, что кормило ею ненасытное «я» и щекотало чувство юмора. Должно быть достигнуто и то, и другое.
То, что он хочет, даст что-то вроде после жизни его «я» и точно соответствует его извращенному чувству юмора.
Марши понял. Пусть Кулак думает, что это не более чем финальная ирония в адрес тех, кого он так терроризировал, в этом может быть и более. Выражение своего «я» побуждает его оставить после себя что-то.
Может быть, это грустный человеческий плач откуда-то из забытого угла души старого монстра. Мольба о том, чтобы если его и не любили, то хотя бы оказали какое-то подобие чести.
Он вспомнил, что сказал Кулак слово в слово, и то, что казалось тогда просто сарказмом, стало решением всей загадки. Его цена, названная с точностью до последнего гроша.
Не слишком хороший памятник, но не могу себе представить, чтобы очень уж многие хотели воздвигнуть монумент в мою честь.
Он поглядел на Кулака, и удивление, что это и было главной целью старика во всех его махинациях, было написано крупными буквами на его лице.
Конечно, хитрый старый дьявол прочел это как открытую книгу. Он даже не стал спрашивать, договорились или нет. Он просто назвал Марши пароли, доверив ему выполнить свою часть сделки.
— Пенни с неба… яблоко в день.
Кулак закрыл глаза, кожистые щеки ввалились в удовлетворенной улыбке.
— Всегда воображал… бронзовую статую… меня самого… с книгой в руке. Но думаю… придется обойтись… тем… что будет… учитывая… об… обстоятельства.
В файле «яблоко в день» было все, что обещал Кулак, и даже больше. Информация была недвусмысленной, тщательно подобранной, исчерпывающе доказанной и взрывной.