— Но тут же нет ни одного госпиталя! — отчаянно выкрикнул Марши.
— А, да, — встрял в разговор Джон. Почесал голову, состроил гримасу, будто встретился с трудной задачей. — А госпиталь нам бы не помешал, учитывая, сколько у нас тут еще больных. — Он прищурился на Марши с хитрым видом. — Кстати, помните то дурацкое обещание, которое вы дали Кулаку от нашего имени?
Он только тупо таращился, не понимая, какого черта Джон об этом вспомнил.
— Вы ему обещали памятник, — напомнил Джон. — Чтобы он смеялся последним за наши денежки. — Его физиономия уже вся лучилась хитростью.
— Да, а при чем это здесь?
— Мы думаем, что, если построить больницу его имени на его деньги, старик завертится в гробу так, что гул пойдет!
Тут Марши пришлось признать свое поражение. К тому времени, когда народ разошелся из комнаты Ангела, он уже согласился не только открыть бергманский госпиталь на Ананке, но и возродить в нем институт. Руководить госпиталем и институтом будет он, а кое-кто из прежнего институтского персонала и, может быть, еще один бергманский хирург прибудут после.
Сал даже намекнул, что может начаться новый набор. События последних дней резко изменили образ бергманских хирургов в общественном сознании, и больше не было Эффекта Кошмара. У Сала с собой есть все, чтобы начать программу, и он все это оставит Марши.
Марши полагал, что, когда все утрясется, может наступить время начать все снова. Если учатся на ошибках, то он их наделал достаточно, чтобы в следующий раз все было правильно.
Людмила и Сал во время своего бегства стали любовниками, что было не слишком удивительно. Она улетала сейчас с Салом, чтобы взять на себя руководство по размещению госпиталей для остальных бергманских хирургов, включая один для себя и Сала. Глядя, как они смотрят друг на друга, когда думают, что их не видят, Марши знал, что его старые друзья будут вместе очень счастливы. У них было много общего, и они слишком долго оба были одинокими.
Джон выгнал из комнаты Ангела всех, кроме Марши, отправив людей на праздник, который уже гудел по всей Ананке. Сам он остановился в дверях, посмотрел на обоих долгим задумчивым взглядом, потом вышел сам и закрыл дверь.
И наступило неловкое молчание. Все, что они пережили, не подготовило их к тому, чтобы остаться наедине. Каждый был уверен, что именно он все испортил в прошлый раз, и боялся сделать это снова.
— Я лучше тоже пойду, чтобы ты отдохнула, — промямлил наконец Марши, стараясь на нее не глядеть. Кажется, именно это и надо было сказать.
Ее голос был тих и застенчив:
— Я отдохну лучше, если ты останешься.
Он потупил голову:
— Ладно.
Она похлопала ладонью по кровати:
— Можешь сесть, если хочешь.
— Спасибо, с удовольствием.
Он неловко сел рядом с ней на край матраса, уставясь на руки. Но через минуту-другую напряжение последних дней и напряжение момента стали медленно таять от простой радости — быть рядом с ней. Он все еще нервничал и не был в себе уверен, не знал, что она от него ждет, но даже это становилось все менее и менее важно.
Рука Ангела медленно подвинулась и накрыла его руку, и он подумал, как она набралась смелости, которой так не хватало ему. Но она всегда была храбрее, охотнее шла на риск. Не потому, что не понимала риска, но потому, что верила, что может при этом выиграть.
Он глядел на их руки. Обе серебряные, но созданы для совершенно разного. Как инь и янь; рука бойца и рука целителя, соединенные ради цели, ничего общего не имеющей с целью биометалла.
От ее руки в его руке шло умиротворение, слаще и глубже, чем приносил когда-либо алкоголь. И ощущение правильности.
— Братство начиналось как религиозная община, — тихо сказала Ангел, нарушая молчание. — У них мало законов, но есть свои обычаи и ритуалы.
— Я знаю. Это очень особенные люди.
Хотя вначале это трудно было сказать, но его прилет сюда оказался одним из счастливейших поворотов в его жизни. Здешние люди были бедны, но оделили его сокровищами. У него был теперь его дом, его парод, его жизнь теперь снова что-то значила.
Он поглядел на Ангела. Она смотрела на их соединенные руки, будто это была головоломка, которую надо разгадать.
— Они не накладывают друг на друга ограничений и не ждут друг от друга многого, — продолжала она. — Их ритуалы часто имеют мало общего с религией.
Он посмотрел, как она набрала воздуху, будто ныряя в воду с головой.
— Помнишь, как Джон накрыл наши руки своей?
— Конечно. — Она была так серьезна, что он подумал было сказать что-нибудь смешное, но оставил эту мысль. Для нее это явно было очень важно.
— Это называется «соединение рук». Это значит, вся община признает, что двое… — Она беспомощно пожала плечами. — Ну, что-то друг для друга значат. Это как признание и подтверждение… — У нее пропал голос:
— Признание чего?
Он склонила голову.
— Соединения двоих, — шепнула она еле слышно.
Он удивленно мигнул.
Черт меня побери!
— То есть что-то вроде помолвки? — спросил он, глядя на ее лицо и пораженный появившимся в нем цветом. Джон оглушил его, но к его же благу, скрепив союз, который ему так трудно было предложить. Да, он теперь у Джона в долгу.
Ангел снова пожала плечами.
— Может значить и это, — добавила она, отчаянно спеша, — но не обязательно. Мы можем быть друг для друга приемной семьей, сердечными друзьями, или…
— Или просто людьми, которые друг друга любят? — спросил он, удивленный сам, как легко пришли к нему когда-то невозможные слова. — Людьми, которые понимают, что им еще много надо узнать о любви, которые хотят лучше узнать друг друга и посмотреть, куда любовь их поведет?
— Да, — согласилась она еле слышно. — Может значить и это.
Он был усталым и старым, вдвое старше ее, и за плечами у него было столько километров, что, будь он кораблем, годился бы только в металлолом. Даже если его умение любить вернется, оно будет не таким, как когда-то. Она вдвое моложе, невинная и совсем новая — в каком-то смысле всего месяц от рождения. Достаточно молода, чтобы верить, будто возможно все.
Когда-то он думал, будто стар настолько, чтобы знать, что это не так. Но она научила его новому определению того, что значит «возможно». Кто знает, чему она еще может научить его и что поможет ему сделать.
Только один способ узнать.
— Тогда это оно и должно означать, — сказал он, обнимая ее серебряной рукой. Она застыла, дрожа, потом повернулась к нему и спрятала лицо у него на груди.
Он позвал ее по имени, перекатывая это имя на языке, и вкус его был, как ответ на молитву. После минутного колебания он притянул ее к себе и погладил по спине свободной рукой.
Эта рука была не более чем умной машиной, а под ней была спина, закрытая непроницаемым металлом. И ласка должна была бы быть холодной, механической.
Но теперь весь серебряный биометалл в мире не мог помешать их прикосновению. Оно прошло через все барьеры, будто их и не было, уверенно и легко проходя в самые глубины, где обитает любовь.
Он ощутил на груди влажное тепло ее слез, впитавшееся в рубашку над сердцем, рядом с изогнутой эмблемой Бергмана.
— Ну, ну, — ласково сказал он. — Не надо, заржавеешь.
Полусмех-полувсхлип был ему ответом.
— Я так рада, что ты вернулся.
— Я тоже.
Марши баюкал ее на руках, целуя серебряную макушку. Она потерлась щекой о его грудь, держа его так, будто никогда не отпустит.
И его это устраивало.
Он никуда не хотел уходить.
Дэниел Хонг-Чи.
Написано на Ананке, на станции Боза и на Карме.
Да не забудем никогда.
Примечания
1
тайной (лат.)
(обратно)2
образ действий (лат.)