Ромаданов (Алексрома) Александр
Плоть, прах и ветер
Александр Ромаданов
Плоть, прах и ветер
1. Случай в тумане
Вездеход третий час шел через тундру по компасу в полном тумане. Желтые противотуманные фары почти совсем не помогали, и картина перед глазами напоминала кипяченое молоко с размешанным в нем сливочным маслом. У вездехода были отличные амортизаторы, он лишь слегка покачивался, и движение словно поглощалось его ревущими недрами. Водитель, будто угадав мою мысль, накрыл широкой ладонью спидометр и задорно прокричал:
- Как вы думаете, с какой скоростью мы едем?
Я посмотрел в окно: глазу совсем не за что было зацепиться.
- Пятьдесят, - пришла мне на ум круглая цифра.
- Почти! Неплохо для первой попытки.
Водитель победно захохотал, убирая руку. Стрелка была за отметкой семьдесят. Я холодно кивнул. Терпеть не могу панибратства со стороны подчиненных.
- Рекомендую сбавить скорость, - строго сказал я, не меняя выражения лица. - Туман сплошной стеной.
- А какая разница? - нахально возразил он. - Ориентиров и при ясной видимости тут нет. Как ни крути - все равно по компасу ехать. Препятствий нет... Тундра негороженая!
- Не забывайте, что существуют болота, - напомнил я ему. - Особенно сейчас, после глобального потепления, когда мерзлота...
Я не договорил: вездеход сильно тряхнуло, и тут же по ушам неприятно резанул необычный громкий рев. Не машинный, а животный. Мы с водителем инстинктивно переглянулись. Он резко затормозил.
Когда мы вышли из кабины и вернулись шагов на двадцать, ориентируясь в тумане по дыре от вездехода, которая еще не успела полностью затянуться, перед нами открылось душераздирающее зрелище: на земле в неестественной перекрученной позе лежал крупный старый олень с замшелыми щербатыми рогами и плешивой клочковатой шерстью. Вместо задних ног у него было кровавое месиво, в одном месте из пробитой шкуры отвратительно торчала острая кость. При нашем появлении он попытался оторвать от мерзлой земли скорбную бородатую морду, но ему удалось лишь скосить в сторону двух некстати появившихся безрогих существ огромный черный глаз, подернутый мутной пленкой.
- Не может быть! - изумленно воскликнул водитель.
- Я ведь вас просил не лихачить, - не без злорадства заметил я.
- Нет, этого не может быть, - настаивал он.
- Почему? - поинтересовался я.
- По теории вероятности! - вскричал он. - Представьте себе квадрат голой тундры четыреста на четыреста километров и на нем два объекта шириной один в метр, второй - в пять. С какой вероятностью их пути пересекутся в одной точке?
- А мне странно другое: почему он не убежал от вездехода? - ответил я вопросом на вопрос. Мне не нравилось, что мой подчиненный предлагает мне решать какие-то задачи.
- Да потому что он, похоже, несколько дней как отбегался. Посмотрите, какой он дряхлый. Извини, старина, не дали тебе помереть спокойно, - вздохнул водитель.
Я с новым интересом взглянул на несчастное животное. Впервые за тридцать лет своей жизни я столкнулся с существом, которое на моих глазах умирало своей смертью. Мне подумалось, что в этом процессе должно заключаться нечто существенное, предопределенное природой, и я отдернул руку от кобуры.
- Может, все-таки пристрелите? - с надеждой спросил водитель. - Глядите, как божья тварь мучается...
- Подождем минуту. Покури пока, - протянул я ему раскрытый портсигар.
Ждать и правда пришлось недолго: через пару минут олень резко вздрогнул и окончательно замер. Я был разочарован будничностью постигшей его смерти. Казалось, должно было произойти нечто значительное, но после кончины этого живого существа ничего в окружавшем его мире не произошло и не изменилось. Оно унесло свою смерть, это свое личное событие, с собой, оставив случайным зрителям ненужный остывающий труп. Смерть - ладно, но тайна небытия тоже ушла с концами, едва показав из норы на свет свой мокрый холодный нос. С досады я выпалил оленю в голову.
- Ты что?! - подпрыгнул с перепугу водитель, не ожидавший от меня такой выходки.
- Контрольный выстрел, - я убрал пистолет и хлопнул парня по плечу, давая понять, что прощаю спонтанное обращение на "ты" в нарушение субординации.
- После Бога? - недобро прищурился он на меня.
- В машину! - приказал я, с трудом выдерживая его колючий взгляд.
Водитель завел мотор и резко рванул с места. Мы ехали молча. Я подумал, что это даже кстати, и стал предаваться воспоминаниям. Когда я впервые узнал о смерти? Пожалуй, можно сказать точно: это случилось в девять лет, когда в нашем Интернате начались занятия по Закону Божьему. Я и раньше слышал о Спасителе, но это были обрывочные, смутные знания, почерпнутые из отдельных реплик воспитателей и старшеклассников. С началом занятий передо мной стали открываться необычные, жестокие истины. Свой первый урок учитель начал с того, что в красках рассказал про Иеуду-Гитлерра, про казнь Человеко-Бога и его апостолов и про жестокие гонения, которым подверглись адепты новой веры. История о смерти Мессии сковала меня ледяным ужасом. Впервые я ощутил свою беззащитность перед перед этой страшной бледной женщиной с кривым окровавленным ножом. Если даже сам Сын Бога не смог вырваться из ее цепких объятий, что уже говорить о простом маленьком мальчике?
Конечно, я и до этого знал о смерти, в основном из древних книг про мушкетеров и пиратов. Но смерть отчаянных взрослых дядек с рапирами, мушкетами и ятаганами не воспринималась моим детским мозгом как нечто, имеющее ко мне хоть какое-то косвенное отношение. Детей по их отношению к смерти, пожалуй, можно сравнить с животными. Скажем, домашняя кошка может наблюдать смерть других животных - канарейки в клетке, задушенной ею же мыши или собственных котят, утопленных в тазу хозяевами, - но у нее нет способности к обобщению, и смерть других животных воспринимается ею как отдельная случайность, ничего не говорящая о ее собственной участи, уготованной ей природой или человеком в будущем. В этом смысле можно считать, что животные и дети по своему восприятию жизни суть бессмертные существа. Они боятся боли и инстинктивно избегают смертельных опасностей, но им неведом страх смерти, который приходит к человеку, когда он осознает неминуемость своей физической кончины.
Но еще больший шок ожидал мою неокрепшую душу, когда я вскорости вслед за этим узнал о том, что вопрос о моей жизни или смерти будет решаться совсем скоро, всего через семь лет, потому что когда мне исполнится шестнадцать, специальная комиссия определит, обладаю ли я особыми способностями, которые дают мне право перейти в категорию Вечных, или же меня надлежит истребить как негодный биологический материал, отбирающий жизненное пространство и средства к существованию у одаренных людей.
С паническим рвением я кинулся выискивать у себя выдающиеся способности, которые могли бы дать мне путевку в вечную жизнь, но ничего не обнаружил, кроме сущих глупостей, типа умения шевелить ушами или сворачивать язык в трубочку. Мое отчаяние усугублялось еще и тем, что моим соседом по комнате в Интернате был спокойный уравновешенный мальчик Игор, отличник по всем предметам, который проявлял особые способности к философии. Высокий и голубоглазый, с волосами цвета спелого пшеничного колоса, с виду он был нитсшеанской белокурой бестией, но в душе неизменно оставался фаталистом и флегматиком. "Будь что будет", - таков был его основной принцип. Моих терзаний он демонстративно не приветствовал. Допускаю, что втайне он мне сочувствовал, но утешать меня не пытался, считая подобные переживания преходящей дурью.
В этот сложный для себя период я ощутил свое полное одиночество и духовную оторванность от всего мира. Родители навещали меня каждое воскресенье, но в их компании, которая совсем недавно давала мне ощущение теплого семейного уюта, я стал чувствовать себя еще более несчастным, потому что они уже обрели свое бессмертие и прожили каждый по двести с лишним лет, а я... К тому же, они получили свою вечную жизнь не за какие-то заслуги, а наравне со всеми, родившись в счастливое время золотого века победы над смертью, когда еще не было введено "иммортальных квот" - они понадобились позже, с возникновением проблемы перенаселения Земмли. Сейчас я очень хорошо понимаю, что элементарно завидовал отцу, его жизненному благополучию и устроенности, и ревновал мать к другим ее детям (их было двадцать вечных, и я не знаю , со сколькими "забракованными" ей пришлось расстаться, едва они достигли совершеннолетия), но тогда эта тяжелая смесь из неосознанных детских чувств ядовитым осадком ложилась на дно моего сердца. В присутствии родителей я был предельно немногословен и раздраженно-тороплив, стараясь побыстрее распрощаться с "предками", чтобы избежать разговоров "по душам". Они чувствовали отчуждение в наших отношениях, но не могли понять, отчего оно произошло, и страдали вместе со мной... То есть, "вместе" во временных, но не в душевных координатах.