К нашей досаде, минуты через три появился угрюмый Мишась - круглый отличник, которого перевели в наш класс полгода назад, потому что в параллельном классе, где он учился, его сильно не любили за подхалимаж к учителям и доносительство. Трое парней из его бывшего класса подали нам с Игором знак, чтобы мы не вмешивались, мол у них свои счеты, и подозвали Мишася.
- Чего такой невеселый? - спросил Тимм, самый рослый из них.
- Да так...
Мишась попытался уйти, но его схватили за рукав:
- Стой, поделись бедой с товарищами, может, чего посоветуем.
- Какая беда? Нет беды никакой, - Мишась еще больше помрачнел, почуяв что-то недоброе.
- А чего есть?
- Ну... пустяки... печень увеличена слегка, - неохотно отозвался Мишась, с мольбой глядя на меня.
Я отвернулся: у меня не было никакого желания заступаться за стукача.
- Ах, печень? Где, здесь? - Тимм ткнул Мишася пальцами под левое нижнее ребро.
Тот попытался убежать, но двое стоявших сзади парней схватили его и завернули руки за спину.
- Или здесь? - Тимм воткнул ему пальцы под ребра с правой стороны.
Мишась от боли резко глотнул воздух и закашлялся.
- У него еще и коклюш! - заржал один из парней.
- Мужики, вы что, с катушек съехали? Устраиваете экзекуцию под окнами приемной комисси, - попытался охладить их Игор.
- А ему теперь комиссия не поможет, - злорадно сказал Тимм. - Ему теперь никто не поможет. Даже папочке и мамочке он теперь до лампочки.
Парни загоготали, радуясь удачной рифме.
- Ладно, вмажьте ему, да отпустите, - не выдержал я, вспомнив, что Мишась когда-то писал неплохие стихи. - Зачем мучить?
- Раз народ просит...
Коротким резким ударом Тимм врезал Мишасю кулаком по печени. Тот подпрыгнул и опал, как мешок. Парни взяли его за руки и потащили в кусты - рубашка выскочила из штанов, а ботинки жалобно скребли кожаными подошвами по асфальту.
- Ничего, пусть отдохнет, - смачно сплюнул Тимм.
- Пойдем, - сказал я Игору.
Он не ответил, внимательно наблюдая за тем, как парни бережно укладывают Мишася на траву под кустом сирени, заправляют ему рубашку и надевают потерявшийся по дороге туфель. Я почувствовал, что мое праздничное настроение начинает портиться.
- Ты как знаешь, а я ухожу, - заявил я.
- Нет, постой, - удержал он меня.
Его явно что-то сильно заинтересовало в этой ситуации. Я почувствовал, что у него не праздный интерес, и, поморщившись, остался. Тем временем, из поликлиники понуро вышла Мона, симпатичная девушка, но со странностями. Она рисовала красочные абстракции и считалась одаренной художницей, но в ее картинах было что-то не от мира сего, и по слухам она страдала шизофренией.
- О, Мона! - обрадовался Тимм. - Любовь моя сумасшедшая, иди ко мне - я тебя утешу!
Мона в ответ резко и не поднимая головы свернула в другую сторону.
- Ты чего, дурочка, я серьезно! - удивился Тимм, устремляясь за ней.
Мона, не оборачиваясь, сняла на ходу туфли на шпильках и побежала.
- Эй, ловите, - крикнул Тимм своим подручным, - я ее приголублю!
Мона побежала в рощицу - парни бросились ей на перерез. Она рванулась назад, но ей преградил дорогу, широко расставив руки, Тимм, и бедной девушке ничего не оставалось, как метаться среди берез, словно в западне. Странно было то, что она делала это молча, без крика и визга, в то время как парни помирали со смеху.
- Тебе не противно? - спросил я у Игора.
Он не ответил. Я заглянул в его лицо - оно было как всегда спокойным, но на щеках появился румянец. "Неужели, ему доставляет удовольствие наблюдать за этим?", - подумал я с досадой. Тем временем, Тимм схватил Мону за блузку и попытался притянуть ее к себе, но она вырвалась и убежала, вмазав одному из парней туфлем по лбу.
Послышался скрип двери - я обернулся и увидел Аллину. Она стояла на крыльце поликлиники с растерянно-удивленным выражением лица. Потом она увидела нас и медленно подошла... В ее присутствии со мной происходили странные вещи. На расстоянии я не испытывал почти никаких чувств к ней и мог спокойно, с холодной головой, любоваться ее красотой, но стоило дистанции между нами сократиться до пяти шагов, как организм независимо от моей воли начинал выкидывать разные коленца, причем каждый раз непредсказуемые. Вот неполный перечень моих страданий: я моментально потел, у меня пересыхало в горле, меня кидало в жар или холод, в коленях появлялась дрожь, кружилась голова, дергался глаз, начинался кашель или икота. Когда я рассказал об этом феномене Игору, он в своей традиционной манере выдал в ответ три версии:
А. У меня на Лину аллергия. В. На мой мужской организм действуют ее женские ферменты. С. Это любовь.
"Замечательно при этом то, что А, В и С не исключают друг друга и возможны любые их комбинации, - глубокомысленно заметил он. - Разумнее всего исходить, тем не менее, из третьего варианта. Он ничего не объясняет, но дает руководство к действию". Я согласился со своим мудрым другом: глупо было в этом случае глотать таблетки от аллергии или натягивать на нос респиратор, но... Я не был уверен, можно ли назвать мои чувства к Лине любовью, потому что она вызывала во мне не физическое влечение, а волнение души. Я не мог с ней запросто флиртовать, потому что испытывал постыдное неудобство перед ней...
Она подошла, и я почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.
- Все в порядке? - спросил Игор.
- Мастит, - сказала она и задумчиво прислушалась к себе, будто определяя тяжесть этого слова на невидимых весах.
Я вздрогнул: неужели, они забраковали Лину?! В это невозможно было поверить!
- Чего сказали? Чего? - подошел к нам Тимм со своими друзьями. - Кто мастит, куда мастит?
- Мастит, - повторила Лина и часто заморгала, будто сама удивлялась собственным словам.
- Ты что, кормящая мать? - так же часто захлопал глазами Тимм, передразнивая ее.
Его приятели прыснули смехом. Я почувствовал подергивание мышцы правой руки.
- Так бывает, - просто ответила Лина.
Она не смутилась, потому что явно не принимала всерьез насмешки идиотов.
- Как бывает? - Тим уставился на ее грудь. - Покажи!
По гордому выражению лица Лины было видно, что она сейчас даст ему достойный ответ... но неожиданно она осеклась, словно вспомнила что-то, отвлекшее ее, и по замечательно-белой коже ее лица расплылась неровнми пятнами красная краска... Подергивание моей правой руки стало невыносимым, и я с удовольствием широко махнул ей в наглую рожу Тимма. Он отлетел в сторону и удивленно застыл в нелепой вывернутой позе, но быстро взял себя в руки, сгруппировался и бросился на меня. Мы повалились на землю, сцепившись. Игор, быстро среагировав, занялся дружками Тимма. Пока он обрабатывал серией ударов первого, второй подскочил ко мне и размахнулся ногой. Я вовремя крутанулся вместе со своим соперником по асфальту, и Тимм получил смачный пинок ботинком по ребрам. В следующую секунду Игор вырубил незадачливого кик-боксера, съездив ему коленом по почкам, и вместе мы быстро одолели Тимма: Игор сделал ему зажим шеи, а я скрутил ноги узлом и заломил назад. Тимм взвыл от боли.
- Здоровые вы ребята, а драться не умеете, констатировал Игор, отпуская Тимма.
Парни зло смотрели на нас в упор, но нападать больше не решались.
- Спасибо, - сказала Лина.
Судя по ее озадаченному виду, она не ожидала такого поворота событий.
- Спасибо, - повторила она, разворачиваясь и уходя.
Мы с Игором проводили ее взглядом и молча пошли в свою сторону. Мой друг выглядел подавленным, что с ним редко случалось.
- Что с тобой произошло там, перед клиникой, когда я хотел уйти? - прямо спросил я его, когда мы пришли в нашу комнату.
- Я предвидел, что кому-то понадобится наша помощь, слабо улыбнулся он.
Ответ Игора мне не понравился. Юлить было не в его обыкновении.
- Скажи прямо, - попросил я его.
- Понимаешь, меня заинтересовали мои ощущения, - начал он не спеша, обдумывая каждое слово. - Мне нужно было их проанализировать, чтобы разобраться в себе. На моих глазах избивали несчастного человека. Он ждал от окружающих сострадания, а вместо этого его нарочито-безжалостно покарали. Картина, которую я видел, должна была вызвать во мне отвращение или по крайней мере неприязнь, но я наблюдал ее с удовольствием. Такая моя реакция была неожиданна для меня самого. Чувства боролись во мне с разумом. Мне было приятно смотреть на происходящее, но я понимал, что это грязь, что это неправильно и недостойно человека, так не должно быть! Когда ты предложил мне уйти, я не мог этого сделать, потому что я ушел бы, унеся в своей душе удовольствие. Разум говорил мне, что я должен дождаться момента, когда во мне поднимется отвращение. Да, я смотрел на все это как циничный гедонист, но в то же время я ждал, когда меня вырвет, и пытался не пропустить ни одного эпизода, чтобы затолкать в себя всю эту грязь и мерзость, побыстрее и поплотнее набить ей чрево, чтобы меня вырвало наверняка и как можно сильнее...