…На севере огибает Синайскую пустыню страна гор. И я вдруг вижу то ущелье, где нашел тогда удивительный камень. Он был плоский и округлый, и на нем была изображена фигура человека с распростертыми руками и широко расставленными ногами, но без головы. В самом центре камня, через живот человека, было выбито отверстие. Я сразу догадался, что они оставили эту священную вещь. Для меня. Я подношу его к левому глазу, и зажмуриваю правый, и начинаю медленно вглядываться в нависшие вокруг скалы. И все вдруг преображается — так ясно и живо, что я даже вздрагиваю. Скалы мгновенно превращаются в огромных и спокойных великанов, время от времени глубоко вдыхающих замирающие от страха облака. У великанов нет ртов и ушей, но они разговаривают друг с другом и понимают друг друга, — я вижу, как они это делают, и жуткое, захлестывающее восхищение переполняет меня. На каждом из великанов огромные валуны, врываясь оранжевым светом, превращаются в диковинных животных. Огромный медведь медленно ступает по узкой тропинке, раскачивая в такт своей влажной мордой. Застыл в небольшой пещере лев — глаза его словно поблескивают в гриве. Медленно взлетает длинный, голубой, с коричневыми полосами летучий змей. Приготовился к вечному прыжку леопард. И они все — такие величественные и выпуклые — странные сновидения великанов. Я смотрю на эту прекрасную картину, я весь ушел в это зрелище, и я сам — новый образ великанов. И плоский кусок гранита валяется где-то поблизости…
…Раннее утро. Благословенное божество появляется на востоке — величественно, торжественно и уверенно. Я медленно, затаив дыхание кланяюсь семь раз великому богу. Я не могу забыть эти часы и вижу эту картину — огромный огненный диск, пустыня, подросток в поклоне, а за его спиной — великие пирамиды Гизы. Потом я часто думал, что, вероятно, даже самые ущербные люди, не способные чувствовать божественного в этом мире, оказавшись на самом рассвете в пустыне, со страхом и трепетом могут увидеть или почувствовать в своей душе зримое видение божественного. И если застывал человек, парализованный образом одновременного проявления солнечного божества и оживляющего духа пустынной беспредельности и жизни, то словно превращался в зеркало, в котором росли, перетекали друг в друга, переговаривались, уходили и вновь возвращались не объяснимые всеми словами мира грациозные в своей бесформенной красоте тени.
И почти то же самое происходило в пустыне в последние минуты заката. Расставание пустыни с лучами солнца ощущалось как клокотание тоски, как отчаяние неведомой единой силы, раздираемой ночью надвое. И здесь все было глуше и как-то пронзительно холоднее.
…К северу от пирамид находится возвышенность. С этого места все четыре пирамиды, обращенные к Нилу и пустыне одновременно, представляют собой какую-то странную математическую комбинацию, обращенную к небу. Худощавый, небольшого роста юноша знал многое о них: и о том смысле, который вкладывали в них фараоны, и об их архитектонике, и о том, как строили их древние египтяне. Каков же был тайный смысл, вложенный в это «чудо света» великими магами и жрецами Египта?
Пирамиды, если смотреть на них долго, в горячем воздухе начинали слегка колебаться. И если при этом максимально ослабить внимание, создавался образ полета четырех этих пирамид где-то в ином, серо-коричневом туманном пространстве. В этом состоянии нет мыслей, появляется ощущение расслабленности, и словно подходишь к какой-то пустоте — не угрожающей, а наоборот, со странной, чуть слышимой музыкой.
А потом неожиданно слова Платона: «Четыре стихии — огонь, земля, воздух, вода — обособились в пространстве еще до того, как пришло время рождаться устрояемой из них Вселенной. Ранее в них не было ни разума, ни меры: хотя огонь и вода, земля и воздух являли кое-какие приметы присущей им своеобычности, однако они пребывали всецело в таком состоянии, в котором свойственно находиться всему, до чего еще не коснулся Бог. Поэтому последний, приступая к построению космоса, начал с того, что упорядочил эти четыре рода с помощью образов и чисел.
Во-первых, ясно, что огонь и земля, вода и воздух суть тела, а всякая форма тела имеет глубину. Между тем любая глубина по необходимости должна быть ограничена природой поверхности, притом всякая плоская поверхность состоит из треугольников. Однако все вообще треугольники восходят к двум, из которых каждый имеет по одному прямому углу и по два острых, но при этом у одного по обе стороны от прямого угла лежат равные углы величиной в одну и ту же долю прямого угла, ограниченные равными сторонами, а у другого — неравные углы, ограниченные неравными сторонами. Здесь-то мы и полагаем начало огня и всех прочих тел, следуя в этом вероятности, соединенной с необходимостью.