— Они все еще там, скорее, Сюзанна!
Она открыла. Мсье Чжо рванулся к ней. Сюзанна резко захлопнула дверь. Мсье Чжо остался в коридоре.
— А теперь отправляйтесь в гостиную, — сказала Сюзанна.
Она начала одеваться. Быстро, не глядя на себя в зеркало. Накануне он сказал ей, что если она согласится совершить с ним небольшое путешествие в город, он подарит ей кольцо с брильянтом. Она спросила, сколько стоит брильянт, он ответил, что точно не знает, но наверняка не меньше, чем бунгало. Она не сказала про это Жозефу. Мсье Чжо сказал, что брильянт уже у него, и он только ждет, когда она решится, чтобы подарить ей его. Сюзанна натянула платье. Ему уже было мало того, что она открывает ему дверь кабинки. Этого было достаточно за патефон, но мало за брильянт. Брильянт стоил десяти, двадцати патефонов. «Три дня в городе! Я не прикоснусь к вам. Мы будем ходить в кино». Он заговорил с ней об этом всего один раз, накануне вечером, почти шепотом, когда они танцевали в Раме. Брильянт, который один стоил столько же, сколько все их бунгало.
Сюзанна вышла и отправилась краситься к свету, на веранду. Потом пошла в гостиную к мсье Чжо. Это был единственный миг за весь день, когда у нее возникала смутная мысль, не заслуживает ли он все-таки сострадания: после сцен у кабинки он выглядел уничтоженным, абсолютно подавленным тем, что ему при его слабости приходится выдерживать такой непомерный груз, такой ураган желаний. То, что ему выпало подобное испытание, сообщало ему нечто человеческое. Но сколько Сюзанна ни размышляла, она не могла подобрать слов, чтобы выразить ему сочувствие, не вводя его в заблуждение. Вот она и не пыталась. К тому же приближался час, когда каждый вечер решался вопрос, ехать или не ехать в Рам, и это быстро становилось важнее всего остального. Жозеф починил наконец мост, но мать все еще стояла там и продолжала бессмысленную болтовню.
— Какая вы красивая! — сказал мсье Чжо, не поднимая головы.
Уже слышались крики детей, плескавшихся в речке. Мать мало волновала поездка в Рам. Она-то была старая. Она была чокнутая и злая. В Рам приезжали мужчины — охотники, плантаторы, — но ей-то что? Когда-нибудь Сюзанна покинет равнину, а заодно и мать. Она взглянула на мсье Чжо. А вдруг все-таки с ним, ведь она такая нищая, а равнина так далеко от всех городов, где есть мужчины?
— Вы красивая и привлекательная, — сказал мсье Чжо.
Сюзанна улыбнулась ему.
— Мне всего семнадцать лет, я буду еще красивее.
Он поднял голову.
— Как только я вытащу вас отсюда, вы меня бросите, я знаю.
Мать и Жозеф поднимались по лестнице. Им было очень жарко. Жозеф вытирал лицо платком. Мать сняла соломенную шляпу, и красный след от нее тянулся через весь лоб.
— Хороша! — сказал Жозеф Сюзанне. — Поучилась бы сперва краситься, а то похожа на настоящую шлюху.
— Она похожа на то, что она и есть, — сказала мать. — Зачем дарить ей все это?
Она плюхнулась в кресло, а Жозеф с отвращением прошел к себе в комнату.
— Поедем в Рам? — спросила Сюзанна.
— Чем вы тут занимались? — спросила мать у мсье Чжо.
— Мадам, я слишком уважаю вашу дочь…
— Если я хоть раз что-то замечу, вы у меня женитесь, как миленький, через два дня.
Мсье Чжо встал и прислонился к двери. Как обычно в присутствии матери или Жозефа, он непрерывно курил и никогда не садился.
— Мы ничего такого не делали, — сказала Сюзанна. — Он даже не дотронулся до меня, не нервничай, я не такая дура, ты же знаешь…
— Заткнись! Ты вообще ничего не понимаешь!
Мсье Чжо вышел на веранду. Сюзанна перестала думать о том, поедут ли они в Рам. С матерью ничего нельзя было предугадать. На Жозефа рассчитывать не стойло, мсье Чжо был ему так противен, что он сам не заговорит о Раме, хотя ему, конечно, как всегда, хотелось поехать. Мать придвинула к себе второе кресло и вытянула ноги.
Пятки у нее были жесткие, загрубевшие, как у капрала, кожа сплошь исколота острой галькой, которой была вымощена площадка перед верандой. Время от времени она шумно вздыхала и вытирала лоб. Ее багровое лицо налилось кровью.
— Подай мне кофе!
Сюзанна встала и подошла к буфету, где стояла литровая банка с холодным кофе. Она налила кофе в чашку и подала матери. Принимая у Сюзанны чашку, мать тихо постанывала.
— Я больше не могу, дай мне таблетки.