Все становилось особенно понятным, когда пройдешь эту дорогу до конца. Она обрывалась у здания ГЭС, у берегового фрагмента его, кончалась провалом, образовавшимся между скалой и торцовой стеной здания. Внизу зияла глубокая сырая пропасть, заполненная сейчас мутной водой. Оттуда поднимался застоявшийся нечистый холод.
Николай Васильевич постоял у этого обрыва, соображая, как стал бы строить здесь переправу, доведись решать такую задачу на фронте. Самое главное — это промежуточная опора: из чего ее сделать, как «посадить» на скалу, скошенно уходящую в воду? Огромная высота — и не за что зацепиться, не на чем утвердиться. Все здесь неровное, узкое, ускользающее. Противоположный берег этой пропасти был намного выше, и тут пришлось бы или насыпать грунт (но он сползет, не удержится на скале!), или (что надежнее!) выкладывать довольно длинную шпальную клетку с закреплением за скалу. Чтобы выдержать тридцать тонн, нужна особая прочность… Тридцать тонн — это вес танка в военные годы… И грузоподъемность сегодняшнего «белаза», кстати сказать… Так что и здешняя переправа должна быть как под танки, плюс запасец.
Об этих наблюдениях и соображениях Николай Васильевич и начал докладывать Острогорцеву, подсев к нему поближе.
Острогорцев заинтересовался и сразу предложил вариант опоры — стальные трубы, заглубленные в скалу. Он начал чертить схему. Задвигались и другие начальники.
— Мы могли бы начать все это еще вчера или хотя бы сегодня утром, — проговорил Острогорцев, поглядывая на своих помощников с укором.
А Николай Васильевич ждал теперь одного: вспомнит ли Острогорцев о нем в дальнейшем, не забудет ли тут же? Заныло, заторкалось беспокойное сердце — запросилось в дело! Поручили бы эту переправу старому саперу под занавес жизни! Догадался бы, вспомнил бы о нем Острогорцев!
Конечно, у начальника стройки вполне хватает толкового народа — и помоложе, и пограмотней. Конечно. Доведись самому Николаю Васильевичу выбирать в такой ситуации между опытным стариком и надежной, проверенной на других делах молодежью, он бы сильно подумал… и выбрал, скорей всего, молодого надежного парня. Таковы уж законы деловой жизни, да и человеческой жизни вообще. Так что надо, в случае чего, суметь не обидеться. То есть ничего и не ждать, ни на что не рассчитывать… Он ведь и посторонний здесь сегодня, этакий нештатный консультант. Уехав отсюда, он потерял и всякое право на участие. Почему уехал — это другой вопрос, никого не касающийся, но право потеряно…
— Значит, начинаем, — говорил тем временем Острогорцев, обращаясь к своим помощникам, и теперь Николаю Васильевичу только одного хотелось — незаметно удалиться, уйти домой, согреться после холодного душа рюмкой водки, если найдется у сына, и лечь спать… Не дожидаясь обиды…
Потом он неожиданно услышал:
— Ты где там спрятался, Николай Васильевич?
— Здесь я! — отозвался он.
— Когда уезжаешь от нас? — спросил Острогорцев.
— Да вот все еще думаю… И сын уже спрашивал, а я ничего не ответил.
— Ну, пока думаешь, пригляди за этой дорогой жизни, — сказал Острогорцев. — Как старый сапер.
И Николай Васильевич встал, как полагалось вставать при получении боевого задания в далекие годы его молодости, и непроизвольно, даже, пожалуй, неуместно, проговорил:
— Слушаюсь…
Но никто этой неуместности не заметил. Никто, во всяком случае, не посмеялся над ним.
Название «Дорога жизни» так и закрепилось за этой переправой, действительно похожей на фронтовую и по-фронтовому — быстро и не навечно — построенной. Простоит она неделю — уже хорошо, простоит месяц — тем лучше. Затем можно будет уже оглядеться и придумать что-то капитальное.
В тот же день по переправе прошли первые бетоновозы к плотине, к загрустившим на ней кранам. Николай Васильевич стоял внизу, где клетка переходила в мост, и смотрел, как они ведут себя под нагрузкой, его поспешные сооружения. Клетка из пиленого бруса слегка покряхтывала и проседала, но это так и должно быть — дерево должно сперва улечься, а потом уж будет держать долго и надежно. А стальные, вцементированные в скалу трубы — опоры моста — стояли, что называется, железно.
Пропустив пять или шесть машин с бетоном, он пошел в штаб — доложить о выполнении задания. Опять вспоминал по дороге войну и военные переправы. Вспомнил Победу и Зою. Без особой радости подумал о завтрашнем дне своей жизни: много ли в нем хорошего?
Он промок накануне и нигде толком не обсушился, поэтому сильно кашлял теперь. «Не схватить бы воспаление легких?» — подумал про себя. И не сильно огорчился. Все равно надо как-то отдыхать после всех дорог и тревог.