— Да? она прочистила горло — да? алло… Вернулась на подушки, уставившись на выходившую из душа посвежевшую женщину, что была оскорбительно младше её и блондинкой. — Нет это не я, но, но погодите. Погодите, алло?.. Она, кто бы вы ни были, в смысле больше не звоните ей сюда она, понимаете ли её здесь нет уже два года…
Женщина на экране обласкала целомудренную конечность чем-то из флакона, обернулась взглянуть прямо на неё, и, когда она наклонилась провести с решительной дрожью пальцем и резко остановиться на cunning, глаз сам перескочил на cunt.[90] И словно не было перерыва, не пропали два года в Заире, Маракайбо, Марракеше, — Такие места… ВА, Мтди, Таиланд? — никогда там не был… она откинулась на кровать, словно никогда её не покидала, — столько замечательных вещиц она как будто отлучилась всего на день… сырое тепло полотенца остыло и отпало, пальцы ног поджались на кровати в озорстве фонарного света через деревья на улице, соски отвердели и рука прошла по груди и на колено, которое поднялось, чтобы она могла найти синяк, на твёрдой кромке ногтей медленно соскользнула к растущему провалу, где тепло руки оставалось с тесным теплом в затишье перед содроганием широко распавшихся колен от шока собственного голоса.
— Да алло! А… а я… она перевела дыхание, — простите мистер Маллинс не узнала ваш голос… Прочистила горло, — нет, нет я не видела Шейлу с тех пор… Знаю да конечно я вас понимаю, знаю ей не нездоровится но… Нет он заходил, Билли недавно заходил но он… с ним? Нет, нет её с ним не было нет, он… Он не знал в смысле я не знаю нет, куда он собирался он не… Если услышу да обязательно, да…
Задрала колени и обернула полотенце вокруг оголённых плеч, и через её тело дохнула дрожь, и таращилась на страницу, пока не схватила карандаш, чтобы тяжело провести по его неподвижными жилистым рукам, твёрдым неровным чертам лица, прохладному незаинтересованному спокойствию глаз и после едва ли секундной паузы взялась с карандашом за его руки, разобщённые, в ржавых пятнах, обветшавшие черты лица приглушены и стёрты, как у коллектора, с кем его можно перепутать, горькая утрата в глазах где кроется, кроется… Полотенце кучей отправилось на пол, и она выпрямилась голой, широко расставленные ноги задеты ножницами, которыми смертоносно орудовали на экране, когда она зарылась за потрёпанной книгой без обложки, даже без первых двадцати с лишним страниц, так что открылась книга сразу на той строчке, что она искала, карандаш опустился на кроется, ощущение, что он по-прежнему составляет частичку всего того, чем мог бы быть.[91]
Её нервное утреннее приветствие осталось в зеркале ванной без ответа: стекло целиком запотело, и она по куче коричневых носков, по влажному полотенцу перебралась к ванне, вернулась по коридору к зеркалу над бюро, чтобы обменяться взглядом, сменившимся с мрачного на критический, когда глаза встретились с глазами и опустились на груди, на открытый ящик, вхолостую предлагавший свитеры, блузки, хватала вещи не глядя, наконец привлеченная на лестницу и вниз запахом подгоревшего тоста.
— Лиз?
— Вчера ты приехал так поздно я не…
— Слушай поверить не могу… Он сидел за кухонным столом в шортах и чёрных носках, развернув газету в синей дымке от тостера. — Звонок из Монтего-Бей, тридцать девять минут. Пятьдесят один доллар и восемьдесят пять центов.
— Ой. Ой это, должно быть Эди…
— Слушай сам знаю что должно быть Эди. Просто хотелось бы знать, почему она звонила за наш счёт. Просто хотелось бы знать какого дьявола ты приняла звонок за наш счёт из Монтего-Бей.
— Ну я просто не поняла Пол оператор сказала звонит Эди и я просто, мне так хотелось с ней поговорить…
— Хочет прожечь два миллиона долларов покойной тётушки и звонит за наш счёт?
— Ну она, не знаю может у нее не было мелочи и…
— Мелочи! Мелочи на пятьдесят один доллар и восемьдесят пять центов?
— Я не, ну почему вечно деньги… Она налила пережжённого кофе, стоя у раковины и глядя на перевёрнутый садовый стул в куче выцветших листьев на террасе, — вечно и обязательно деньги…
— Потому что вечно о деньгах! Видишь? Пришло в той же самой чёртовой почте, приглашение на банкет который она закатывает ради Виктора Свита.
— Ой! она обернулась, — а можно…