Он открыл буфет, поискал чистый стакан, где однажды их хранил, но сел с чашкой и держал бутылку прямо ради не более половины оставшейся унции, не более чем чтобы согреть горло, даже не глоток. — Я, к слову я позвонил мадам Сократ она будет здесь первым делом поутру чтобы, чтобы прибраться…
— Все твои нежные, твои руки на моей груди на горле везде, переполнял меня пока больше ничего другого не осталось пока я, пока меня не стало не существовало зато я была всем что существует просто, возвышенная вознесённая да, вознесённая да это было вознесение и нежные добрые, и твои руки, твои мудрые руки, встретиться с Господом в облаках все эти несчастные глупые, эти бедные несчастные глупые люди а если это всё что они могут? ты презираешь их дурацкие сентиментальные надежды каких книги и их музыку всё что они принимают за вознесение а если лучше они не могут? вывесить золотую звезду в окне если, чтобы доказать что он не умер зря? Потому что я, потому что меня больше никогда не назовут Биббс… Он стоял и держал пустую чашку, словно искал, куда её убрать, какого-то убежища: она смотрела прямо на него, и потом — Кажется я любила тебя когда поняла что больше никогда тебя не увижу, сказала она, глядя на него.
— Но это же не…
— И ты уезжаешь.
— Я, да… он поставил чашку на столешницу, — да, как и сказал.
— Ты сказал только летние вещи, жара, зонтик.
— Где есть работа… Он начал скручивать очередную сигарету, просыпая табак с бумаги, — Новая Гвинея, Папуа там большое месторождение в горах там, миллион унций золота когда построят плавильню, полмиллиона тонн меди, вверх по реке Флай от Киунги… он скрутил бумагу, и она порвалась, — или Соломоновы острова, то же самое все жаркие страны одинаковы, единственная разница в местных болезнях да и те… сминая вместе бумагу и табак — слушай, я серьёзно я, у меня есть наличные, мне тут подвернулись шестнадцать тысяч долларов и билет куда угодно, можно… он потянулся оборвать телефон на первом звонке, — можно…
— Ты что делаешь!
— Но я думал… он уронил трубку обратно, — я думал ты не отвечаешь, я…
— Просто, просто не тронь!
— Но…
— Потому что это опять мог быть Пол. когда звонит два раза и перестаёт и опять звонит нет, билет куда угодно? в какую-то жаркую страну где мы только по болезни поймём куда попали? Просто собраться и поехать когда только ты можешь это прекратить? можешь всем сказать что там нет ничего кроме кустов? что тебе даже плевать если они…
— Разве ты не понимаешь я, господи боже. И ты правда думаешь что я могу остановить войну? Я же говорил, попытайся им доказать что угодно чем очевиднее доказательство тем больше они упираются, они…
— Можно попытаться!
— Не, уже поздно… но она на него даже не смотрела — я, я сделаю что смогу. Схватил дождевик за рукав, натянул — не успею в город раньше темноты. Я позвоню.
— Нет погоди, погоди просто…
— Я же сказал сделаю что смогу! И позвоню, позвоню сегодня те же самые два звонка, два звонка и вешаю, ты соберешься? собери пару вещей если смогу…
— Просто обними меня сказала она, и уже крепко сжимала его запястье.
— Когда позвоню… и он обнял, — и если что-нибудь случится…
— Нет, просто обними.
Она стояла неподвижно, глядя на пустые стулья снаружи на террасе, пока щелчок входной двери не развернул её с едва ли покинувшим горло надломленным звуком, оставил в кухонной тишине в поисках словно бы какой-то провокации, манившей прямиком в засаду там на столешнице в обтрёпанных концах заголовков, В СБИTOМ КРАСНЫМИ САМОЛЁТЕ ПОГИБ СЕНАТОР ВЕТЕРАН ВЬЕТНАМА УБИВАЕТ ГРАБИТЕЛЯ ТРАГЕДИЯ ОХВАТИЛА все резко актуальные в своём резком требовании перечитать ради всего уже уничтоженного в их сумбуре, сенатор с воротником-«бабочкой» машет из окна ярко-красного самолёта или доктор как там его звали, а может, и зовут, он был довольно молодым, ветеринар, который диетами гнал глистов из джек-рассел-терьеров в Лонгвью, тогда как она теперь стояла, сминая чёрные заголовки в бумажный комок, словно чтобы раз и навсегда разрушить их тиранию, прошла мимо кухонного стола с тесно прижатой к себе стопкой, чтобы ни страница, ни абзац, ни слово, парализованное в клише или впрыгнувшее в странную компанию через первый энтузиазм строки с указанием авторства или даже, как она упоминала сама, прислуживающее подписи, делавшей фотографию, чтобы сегодняшняя газета, новости, не упали на пол, выволокла через открытую дверь груз, а с ним саму свою речь в печатном слове.