Наверху лестницы она остановилась, схватившись за перила, после чего смочила ткань в раковине и приложила ко лбу на пути по коридору в спальню воскликнуть — о нет! точно кто-то мог услышать: шарфы, свитеры, бельё, бумаги, сами ящики комода лежали вразброс по кровати, полу, дверца шкафа стояла нараспашку, и опустили даже штору от вида снаружи. Она вошла медленно поднимать вещи, снова ронять с ощущением пропажи, но вроде бы ни в чём её не обнаруживая, наконец осела собрать страницы, поправляя в папке, словно в её собственном почерке лежала хоть какая-то надежда на восстановленный порядок, даже в самом прошлом в лохмотьях, переписанном, исправленном, на поверку с самого начала сфабрикованном, чтобы переупорядочить все невероятности, что могло быть, если бы отец и мать никогда не встретились, если бы он женился на хористке или если бы она встретила мужчину с другими жизнями за спиной, с обветшавшими чертами лица, приглушёнными и стёртыми, как у коллектора, через вычёркивания, скрупулёзные вставки, дрогнувшие линии, где её палец пробегал по cut-rate, curt, в поисках cunning и далее к коллизиям совсем недавних дней, искал правописание тех джек-рассел-терьеров в беге по jackleg[134], jack mackerel[135], чтобы споткнуться на jack off[136] (обычно вульгарное); зачем-то искал безжизненный в значении вялый на примере предложения о сексуальных ролях береговых птиц с опечаткой в имени автора; путая разлом с щелью и там попадаясь в засаду анальной — человеческого тела или вот livid — лиловатый, пренебрегая пепельным, бледным ради извращения, которое искала и нашла одобренным каким-то чутким романистом в значении багрового (в веере гладиолусов, рдеющих — под электрическими буквами[137]) для этой лиловатой эрекции, где её рука сжалась на добыче, разбухавшей цветом гнева, когда она резко, рывком подняла глаза: телевизор пропал. Его там просто не было; но её взгляд на место, где он раньше стоял, был просто полон пустой настойчивости на преобладании обстановки из памяти, словно если он не существует так резко, будто никогда и не бывало, то это же относится к сброшенному с поезда на эстакаде человеку и всему прочему в тени, пока ревел на лавровой аллее ветер, близко и громко грохотал гром, часто и ослепительно сверкала молния, ударив в большой каштан у подножия сада и расколов его пополам.
Пронзительность автомобильного клаксона заставила поднять штору. В остававшемся снаружи свете обменивались сигаретой двое мальчишек высотой по пояс под голым деревом на углу, где притормозил побитый универсал, поднимая одного из них на ноги, и тут она увидела, как оба показывают на входную дверь, се входную дверь, и машина заглушенной проскользнула мимо раскрошившегося кирпича и остановилась. Когда она спустилась по лестнице, кто-то уже стучал, вглядываясь, а когда было открыто — да, я ищу мистера Маккэндлесса?
— Ой. В смысле его нет, он недавно ушёл, он…
— Я просто проездом сказала женщина, и потом, в открытую перед ней нараспашку дверь — нет-нет-нет, нет я не хотела заходить… но зашла, не глубже, чем доставал свет лампы под вышивкой поймать поблёкший цвет её волос, всю изнурённую хрупкость черт лица со взглядом на комнату и с голосом, звучавшим, почти как размышление вслух — Я миссис Маккэндлесс.
— Ой я не, войдите боюсь тут небольшой беспорядок если вы, в смысле вы насчёт мебели?
— Что насчёт мебели.
— Нет я просто хотела сказать насчёт всей мебели, если вы приехали за, ой-ой цветы да… глядя туда, куда смотрела женщина, — простите их столкнули у меня ещё не было времени прибраться но кажется они в порядке, кажется разбилась только ваза мы заменим но, в смысле вы хотите их забрать?
137
Цитата из романа Трумена Капоте «Другие голоса, другие комнаты» (Other Voices, Other Rooms, 1948), пер. В. Голышева.