— В сущности, все мы смертны. Греки просвистели, скифы просвистели — и мы свистим.
— Хотите сказать, что жизнь быстротечна?
— У вас что, другое мнение? — спросил плотник.
Борис Федорович заткнулся, не хотел с ним больше разговаривать. Какой-то осадок остался, будто провинился перед ним. Коленку показал, сукин сын, вздумал разжалобить, чтобы ему побольше заплатили…
— Помойтесь и приходите обедать.
— Такой приказ я выполню с удовольствием.
Махая палкой, плотник направился к озеру. Сапоги тяжело шаркали по жесткой августовской траве.
Алюминиевая крыша дома блестела на солнце. Было тихо. Летали стрекозы. Кругом сосны. У леса поднималась мелкая поросль.
Борис Федорович обрезал траву, полюбовался работой. Косу придется завести. Ножичек был ничего себе, острый, таким чикнешь под ребра — не услышишь, конец тяжелый, а рукоятка легкая, набрана из березовой коры. Он бросил нож в плотницкую сумку, брезгливо вытер руки. Надо было ехать к фермеру, купить у него свинины — гостей потчевать.
Он вывел из гаража “форд-скорпио”, стал копаться в моторе. Зачистил контакты прерывателя алмазной шкуркой и пошел в дом. Жена, Маргарита Артамоновна, лежала на диване с книгой. Увидев мужа, отбросила книгу и сказала:
— Не понимаю поклонников Набокова… Квазиписатель. Фи… Ты куда собрался?
— К фермеру.
— И я с тобой. Договорюсь с фермершей насчет молока и творога.
— Плотника накорми. Потом поедем.
— Я ему отдельно сварила.
Она встала и пошла переодеваться. Он тоже решил переодеться. Не терпел небрежности в одежде на людях. Стиль выработался. Отутюженные в стрелку брюки стального независимого цвета, в тон — шерстяная рубашка, мокасины, сплетенные из тонких ремешков. Посмотрел на себя в зеркало. Лицо холеное, строгое, не терпящее возражений. Можно подумать, что у него в кармане по меньшей мере депутатский мандат. Хорошая одежда влияет на психику людей: по одежке встречают, по одежке провожают… Он служил чиновником в управлении, занимался оргвопросами: встречи делегаций, выступления, распорядок. Первое время курировал гуманитарную помощь. Был правой рукой шефа. Составлял для него краткие досье на оппозиционеров. Патрон фамильярно называл его: “Мой номенклатор”. Среди коллег тоже пользовался авторитетом. Кличка за ним ходила “Ирландец”. Волкодав, мертвая хватка. Борис Федорович не обижался. Он прошел хорошую термообработку в политике и не считал свою должность холуйской: в кулуарах власти важна любая мелочь. Он не первый. Иной молодец начинает карьеру с нуля: проводит супругу премьера до машины, в непогоду раскроет над ее головой зонт, отворит дверцу, поддержит под локоток. Глядишь, он уже в курии сидит, “небрежно откинув сюртук”. Понимать надо. У Бориса Федоровича счет в американском филиале Банк-Сити в Лондоне. Дочка учится в лицее. Борис Федорович невозмутимо спокоен за будущее, аккуратен, вежлив, уравновешен, из колеи его трудно выбить, краток в разговоре, любит цитировать Септимия Севера, Марка Аврелия, Сенеку. Для непосвященных он — человек большой культуры. Так оно и есть…
Гостей приглашено девять персон, по числу муз, чтобы застолье было общее, не разделялось на группки. Жена предусмотрела. Приедет железнодорожный чин, от которого зависела переправка пятидесятитонных цистерн с нефтью за кордон, роспись-крюк железнодорожника имела магическое свойство держать наливные составы крепче американской сцепки. Еще будет молодой, но ранний таможенник, на которого у Бориса Федоровича была заведена папка с компрометирующими документами: если таможенник начнет требовать исключительные комиссионные, можно припугнуть. Главный гость — директор нефтеперерабатывающего предприятия. Актриска приглашена веселить застолье. Гостями займется жена. Она понаторела в салонах, ей не впервой, политесу учить не надо — направит беседу в нужное русло. Умела обворожить. Одевалась нестандартно. У дизайнера голова кругом шла от ее фантазий. Бывало, наденет на презентацию сногсшибательное черное платье с синим отливом, разрез на спине до ягодиц, вдоль бедер серебряные заклепы. Элегантная змея… Телевизионщик с камерой за ней вприпрыжку; комплименты выдает: “Маргарита Артамоновна, вы как субмарина, идущая в плотном тумане!” Лукавые халдейские штучки, намек на ее скрытую агрессивность и “обводы”…
У Бориса Федоровича было меланхолическое настроение — виноват плотник: “Скифы просвистели…” Вспомнил, как нож прошуршал над ухом. Что у него на уме… Не хватало здесь спецназовцев в черных намордниках…
Он вышел во двор. В открытом парнике краснели помидоры, за ними ухаживает старуха Доливановна, дальняя родственница, которую сейчас отпустили в город как лишнего свидетеля. Солнце прямо глаза резало. По дороге шла девушка, в руке — хозяйственная сумка, из которой выглядывала шерстяная кофта. Остановилась: