— Мой муж хотел вас подвезти, но бензин кончился. Скоро автобус придет. Вы уж извините…
Плотник посмотрел на нее и усмехнулся:
— Не беспокойтесь. Нам не привыкать…
Он обнял свою жену за плечи, повел ее к дороге. Шли прижавшись друг к другу.
— Занятная парочка, — сказала Маргарита Артамоновна и покривила губы: — Мне кажется, она влюблена в него.
— Разумеется, — сказал Борис Федорович. — С какой стати ей притворяться? Недавно поженились, видно сразу.
— Сколько ты заплатил ему?
— Двести тысяч. Он их честно заработал.
— Хватило бы и половины. Благодетель выискался…
Борис Федорович вспыхнул:
— Уйди, прошу!
Лицо у него побагровело. Ей показалось, что он сейчас ее ударит.
— Ты смешон! — Она пожала плечами и ушла в дом.
Из-под тучи пахнуло могильным холодом. Сразу стемнело. Ударил гром. Дом подпрыгнул. Борис Федорович не мог успокоиться, не знал, что с ним. Тошно, будто зарезал кого. Пробормотал:
— Чертов плотник.
Хотел загнать машину в гараж, но решил подождать: если автобус не придет — они часто отменялись — и плотник и его жена вернутся, он отвезет их на станцию. Он выходил на дорогу, но они не вернулись. Расстроенный, он поставил “форд-скорпио” под дом, запер бронированные ворота, обошел двор. Кухня была закрыта. Хлынул дождь. Он встал под навес: в дом идти не хотелось. Вода бежала по желобу, не успевая скатываться в водосток, лилась стеной. Гроза расходилась не на шутку. Сетка молний дрожала. Было жутко. Борис Федорович не успел уйти. Щелкнуло, будто бичом. Ослепила яркая вспышка. Вдоль желоба плыл голубой светящийся шар, плавно опустился к крыльцу. Борис Федорович понял, что это такое, хотя никогда прежде не видел шаровую молнию. Плазма дышала, пульсировала, меняла очертания. Он как завороженный смотрел на нее. Шар описал вокруг него эллипс, коснулся рубашки, запахло паленой шерстью. Борис Федорович помертвел, тело покрылось липким потом. “А как же счет в банке? — мелькнула мысль. — Иди отсюда, иди… Ах ты, боже мой!”
Шар споткнулся, немножко помедлил и со свистом ударился в землю. Не помня себя, Борис Федорович рванул дверь. Жена стояла раскрыв рот. Она подумала, что в него выстрелили: рубашка на нем разлезлась до самого локтя.
— Тебя ранили? — Глаза у нее дрожали.
Он ничего не сказал, схватил кожаную куртку и выбежал в гараж. Молнии полыхали.
“Сейчас, сейчас”, — бормотал он, не попадая ключом в “Цербер”. Ворота распахнулись. Он нырнул в мягкий успокаивающий салон “форда” с механическим люком на крыше. Взвыл мотор в сто двадцать лошадиных сил. Нежно покачиваясь на амортизаторах, машина выехала на дорогу. Лобовое стекло омывал слой воды. Фары едва пробивали мглу. Ехать было нелепо. Он был уверен, что плотник с женой на остановке. Тащился километра два. Дорогу размыло в нескольких местах. Фары высветили две сжавшиеся фигурки под навесом. У него будто гора с плеч свалилась. Затормозил, распахнул дверцу:
— Эй, что стоите? Я нашел бензин в старой канистре. Решил подкинуть вас. Садитесь!
Они глядели на него, как на Бога из машины, но не двигались. Он оторопел.
— Что же вы? — Он зажег свет в салоне и распахнул заднюю дверцу.
Они стояли как вкопанные. Это было чудовищно! Плотник махнул рукой:
— Езжайте. Жена не хочет ехать!
— Я мигом доброшу. Мне в ту сторону! — В голосе Бориса Федоровича слышались заискивающие нотки. За шиворот стекала вода, но он этого не чувствовал, был растерян. — Ну?
— Мы не поедем! Жена сказала, что вы обещали довезти, но теперь мы не поедем. Что это вы вздумали возить нас? Совесть заела?
— Не говорите чушь! — вспыхнул Борис Федорович.
Дрожа от холода, женщина плакала. Плотник сделал угрожающий шаг к лимузину, замахнулся палкой:
— Езжай, пока фары не выбил!
Борис Федорович захлопнул дверцы, выключил в салоне свет, надавил на газ. Машина рванулась. Дождь внезапно стих. Борис Федорович крутил баранку, бормоча ругательства:
— Свинья! Грязная свинья! Кнехт! Такому ничего не стоит убить на дороге… Вот она — человеческая неблагодарность!
Его душила злоба. Было плохо, испытывал унижение. Лобовое стекло очистилось. Из-за поворота показался опоздавший автобус. Борис Федорович включил дальний свет, ослепил водителя. Представил, как шоферюга материт его. Машины разминулись, Борис Федорович потрогал под кожанкой плечо, ожога не было, включил автомагнитолу. Певец ревел, как бык: “Папа римский!” Борис Федорович подумал: “При чем тут папа римский? Ничего святого не осталось…” Он успокоился, лицо приняло холодное, брезгливое выражение.