Я собрал волю в кулак и с воплем ринулся в дверной проем, размахивая ломом над головой. "Ура! - кричал я, и мне вторило стократное эхо. - Вот оно пришло! Индейки, на крыло!" Тишина. Никакой реакции. Если бы не шелест перьев и не тревожно вскинутые головы, их можно было бы принять за изваяния, за пуховые подушки, они с таким же успехом могли быть уже убиты, выпотрошены и поданы на стол со сладкой картошкой, луком и всеми приправами. Собака стала лаять заливистей. Мне показалось, что я слышу голоса.
Индейки сидели на бетонном полу, волна за волной, тупые и неподвижные; ими были покрыты все стропила, насесты и возвышения, они теснились в деревянных отсеках. В отчаянии я бросился на передние сомкнутые ряды, я потрясал ломом, топал ногами и завывал, как удачливый игрок в грудную косточку, каким я когда-то был. Это сработало. Ближайшая птица крикнула, другие подхватили, и все помещение наполнилось невообразимым шумом, и теперь они зашевелились, стали падать с насестов, хлопая крыльями, гоня по полу тучи сухого помета, зерен и шелухи, затопляя бетонный пол, пока он не исчез под ними совсем. Ободренный, я опять заорал: "Йиии-хаа-ха-ха-ха!", стал бить ломом по алюминиевым стенам, и индейки повалили в ночь сквозь распахнутую дверь.
И в этот миг черный дверной проем озарился светом, землю сотрясло мощное "бабах" канистр с бензином. Беги! - зазвенело у меня в голове, в крови вскипел адреналин, и я стал продираться к двери сквозь индюшачий ураган. Они были повсюду - хлопали крыльями, гоготали, визжали, в страхе опорожняли кишечник. Что-то ударило меня по ногам сзади, и вот я уже барахтаюсь среди них на полу в грязи, перьях и жидком птичьем дерьме. Я стал дорожным полотном, индюшачьим скоростным шоссе. Когти впивались мне в спину, плечи, затылок. Теперь уже в панике, задыхаясь в перьях, пыли и кое в чем похуже, я с трудом поднялся на ноги в камнепаде больших визжащих птиц и кое-как проковылял во двор. "Эй, кто там?" - взревел голос, тут-то я и припустил.
Ну что сказать? Я прыгал через индеек, расшвыривал их ногами, как футбольные мячи, лупил и кромсал , когда они сталкивались со мной на лету. Я бежал, пока не почувствовал, что воздух прожигает мне грудь, бежал не зная куда, оглушенный, в ужасе от сознания, что в любую секунду меня может сразить выстрел. Позади бушевал огонь, окрашивая туман адским кроваво-красным заревом. Но где же забор? И машина где?
Тут я опять ощутил под собой ноги и встал как вкопанный в потоке индеек, вглядываясь в стену тумана. Что это там? Машина или нет? Вдруг я услышал, как сзади где-то заводят мотор - знакомый мотор со знакомым булькающим покашливанием в карбюраторе, - и увидел, как шагах в трехстах замигали фары. Мотор завелся, и я мог только беспомощно слушать шум удаляющейся машины. Несколько секунд я еще постоял, потерянный и заброшенный, потом побежал в темноту, не разбирая дороги, - подальше от огня, криков, лая и неутихающего бессмысленного гогота индеек.
Когда наконец-то рассвело, это едва чувствовалось, такой густой был туман. Я дошел до асфальтированной дороги - что за дорога и куда она ведет, я понятия не имел - и сел, сгорбившись и дрожа, в бурьян у самой обочины. Алина не бросит меня, я был в этом уверен - она любит меня, как я ее люблю, нуждается во мне, как я в ней нуждаюсь, - и я уверен был, что она объедет в поисках меня все проселки. Конечно, я был уязвлен, и встречаться вновь с Рольфом, мягко говоря, желания не испытывал, но по крайней мере меня не нашпиговали дробью, меня не растерзали сторожевые собаки и не заклевали до смерти разъяренные индейки. Я был весь покрыт синяками, в ушибленной во время ночного галопа ноге пульсировала боль, волосы были полны перьев, лицо и руки разрисованы порезами, царапинами и длинными потеками грязи. Я сидел, по ощущению, долгие часы, кляня Рольфа на чем свет стоит, давая волю всяким подозрениям насчет Алины и предаваясь нелестным мыслям о защитниках окружающей среды вообще, - и вот наконец услышал знакомое тарахтенье моей машины, выплывающей впереди из тумана.
За рулем с бесстрастным лицом сидел Рольф. Я кинулся на дорогу, как оборванный нищий, размахивая над головой руками и всячески выражая радость, так что он едва меня не сшиб. Алина выскочила, не дожидаясь, пока машина остановится, обвила меня руками, затолкала на заднее сиденье к Альфу, и мы поехали в наше убежище.
- Что случилось? - кричала она, как будто очень трудно было догадаться. Где ты был? Мы ждали, сколько могли.
А я чувствовал себя обиженным, преданным, считал, что куда большего заслуживаю, чем небрежное объятие и бестолковые вопросы. Правда, рассказывая свою историю, я начал воодушевляться - они укатили в теплой машине, а я остался сражаться с индейками, фермерами и стихиями, и если это не героизм, то я уж и не знаю, что такое героизм. Я смотрел в восхищенные глаза Алины, и мне уже рисовались хижина Рольфа, глоток-другой "Джека Дэниэла", может, бутерброд с арахисовым маслом и соевым сыром, а потом постель, постель с Алиной. Рольф молчал.
У Рольфа я принял душ, выскреб из пор и складок тела индюшачий помет, хлебнул виски. В десять утра в доме все равно было темно - если когда-нибудь мир существовал без тумана, тут и намека на это не было. Когда Рольф вышел принести охапку дров, я притянул Алину к себе на колени.