Спальник все-таки грел, он накинул его Машке на плечи, она скоро пригрелась, потянула за собой, легли вместе, она дышала ему в спину, горячий рот ее огнем расплывался на лопатке.
Колотун стих, сон завалил затылок, он заснул так крепко, как никогда, с самого рождения.
Утром никак не мог проснуться, хоть солнце и слепило сквозь закрытые веки – луч стоял на них ласковой ладошкой, по нему можно было забраться высоко-высоко, осмотреться над всем побережьем, ослепнуть от дуги горизонта.
Он вышел к дастархану. Сеид восседал на хозяйском троне.
– Как спалось?
– Отлично. – Он все еще щурился и вместо Сеида видел круглого жука, полоски надкрыльев вторили халату.
– Слава Аллаху, я не запер вчера бытовку. На Ласпи всегда гремит. Кругом сухо, а сюда обязательно туча повернет.
Гостьи Сеида, охая, спустились из своего скворечника во двор, прошли к умывальнику. Одна другой протяжно жаловалась, поднимала руки:
– Как я напугалась! Подхожу к окну – молния бах, бах, сверху потоп. Думала – море нас смоет. Потом вспомнила – дом на горе. Ай, как хорошо! Но долго, долго уснуть не могла, лекарство пила.
– Трусиха ты, – отвечала ей другая.
Сеид снова усадил подруг за стол, разлил остатки коньяка, предложил и мне. Отказался и пошел собираться.
Открыл багажник, закинул спальник, пенку.
Вдруг кровь отлила от головы.
Рюкзака на дастархане не было.
Думая, что порывом снесло его в овраг, слетел по трапу, облазил сырую, скользкую от прелых листьев яму, заглянул под сваи. Поднялся обратно, поскользнулся на гнилой доске, саданул колено.
Сеид выслушал, призвал повара:
– Володья! Володья!
Володя – лысый крепкий мужик в джинсовой рубашке, в первую ночь именно он устраивал его на ночлег – подбежал, выслушал. Лицо Володи стало озабоченным.
– Есть подозрение, кто это сделал. Этот человек не первый раз здесь шкодит. Хусейн знает, как его найти. Хусейн! – гаркнул, обернувшись, Володя.
Спустился Хусейн, толстощекий паренек, заспанный, мрачно выслушал, но искра мелькнула в его мятом лице, выдала зависть.
– Да сбросил он уже все, в Севастополе он сейчас, на «толчке», сколько сейчас время? – Парень сощурился на солнце. – Что там было? – помолчав, оживился он, явно соображая, чтобы не прогадать при дележке.
– Фотоаппарат, нож, фонарик. Плачу тысячу долларов, если вернет. – Он посмотрел исподлобья на Хусейна и уставился на свои кроссовки. Рядом с ними, процарапывая лапками по асфальту, полз здоровенный усач.
Сеид о чем-то хрипел женщинам. К одной из них спустился сын, которого вчера не было видно. Бритоголовый, сутулый парень присел на краешек дастархана и лихо опрокинул рюмку. Сеид с удовольствием посмотрел на него.
– Да кому нужны твои баксы! Поймаю собаку – убью. Не первый раз гадит там, где ест. – У Хусейна снова блеснули глаза. – А ты что вещи при себе не держишь? Что упало, то пропало.
Договорились, что вечером он заедет снова. Если будут новости, значит, будут.
На стоянке уже появились первые машины лоточников, вереницей они перетаскивали багаж к лестнице, на смотровую площадку. Мангальщики раздували огонь, дым вспархивал из-под картонок, тянулся к ноздрям, оседал у подножья скалы. Ствол шоссе все чаще выстреливал автомобилями, он отпустил сцепление – и тоннель из-за поворота потянулся в глаза, замелькал треугольными ломтями света, моря, но вот обрушился поток солнца, умыл, и стало ясно, что он больше сюда никогда не вернется.
Мальчик, как обычно, с вечера следил за Машкой. Он болтал с Хусейном, поглядывал на москвича. Хусейна недолюбливал, медленный и жадный, он был откуда-то из Сибири, из Тюмени, что ли, замороженный, в общем. Хозяин в молодости работал дальнобойщиком, ездил по стране, много у Сеида было знакомых татар отовсюду, некоторые теперь, когда он разбогател, к нему на лето в Крым присылали детей – и отдохнуть, и подработать. Мальчик сам был из Коканда, он знал одну из этих богатых теток: сын у нее приблатненный, а мужа зарезали.
Машка зачем-то околачивалась подле москвича, заглядывалась. Небритый, в рваной майке, он нависал над столиком, не знал, куда деть колени, невидящим взглядом смотрел перед собой, прихлебывал чай.
Наконец Машка поднялась к себе. Мальчик на прощание толкнул в бок Хусейна и шмыгнул за нею. Запер комнату, поднял коврик, приник глазом к щели. Девушка стала раздеваться, но отчего-то спохватилась, сердито забормотала и потушила свет.
Долго что-то Машка квохтала; не дыша, он слышал скрип, с которым она поворачивалась на кровати, чуял, как дышит все ее большое тело здесь, за тонкой доской, будто он плывет на корабле, в трюме, и штормовая бездна горами ходит у виска, тут, за тонкой обшивкой. Он приложился щекой к доске и вытянулся, прильнул всем обнаженным телом к перегородке…