В нашем городе всякое бывает. Жертвы освоения нового производства были и есть немалые, и пора бы подсчитать их и дать оценку нашей деятельности не только по тому, какую атомную бомбу изготовили, но и по тому, чего это нам стоило. Когда читаешь и слушаешь о Чернобыльской трагедии, то невольно задумываешься: отчего так много шума от нее и почему такая тишина там, где зарождалась ядерная энергетика. За время учета облучаемости в рабочих условиях официально записано у меня 332,5 бэр, а если учесть самый начальный период работы, когда не было учета облучаемости, то надо эти величины увеличить в 2—3 раза, а три года назад комиссия ВТЭК определила мою утрату трудоспособности только на 5%. Непонятно? Да, и мне непонятно, почему такой крик по результатам Чернобыльской аварии и почему другая оценка воздействия на организм у тех, кто непосредственно, порой всю свою трудовую жизнь работал в тесном контакте с радиоактивными излучателями и потерял свое здоровье.
Возможно, наша родная медицина откроет в этом новое явление вроде адаптации организма? Это не ирония. Медицина была и есть для нас родная мать. Еще в начале пятидесятых годов все работники завода проходили медицинское обследование не реже одного раза в полгода, а при выявлении каких-либо отклонений — лечили в больнице при филиале института биофизики. Некоторых работников, имеющих признаки лучевой болезни, переводили на работы с меньшей вредностью. Многие из нас хорошо знают и помнят Ангелину Константиновну Гуськову. Она не только следила за нашим здоровьем, но и лечила нас в хороших лечебных условиях. Ангелину Константиновну теперь знают во всем мире как ученую с мировым именем. Мы помним и других первых наших врачей: Ефросинью Алексеевну Еманову, Василия Константиновича Попова, Антонину Яковлевну Заботину. Валентину Гавриловну Кулагину, а Виктор Николаевич Дощенко до сих пор следит за нами и умело доказывает, что вредность от излучений не столь велика, как описывают неграмотные журналисты, и что от курения больший вред, чем от воздействия радиоактивности.
В начальный период подбирали разные средства, которые стимулировали организм сопротивляться вредному воздействию излучения. Главное средство — личная гигиена и чистота рабочих мест были и остались до сих пор законом на производстве. Применялась и лечебная физкультура и даже было опробование влияния алкоголя на организм. В 1950 году мы выдавали рабочим, идущим на загрязненный участок, водку или спирт. Это испытание длилось 3—4 дня, а затем его отменили. Слишком много стало желающих. Когда, в 1953 году я лежал на излечении в институте биофизики, то нам давали вино, как стимул к выздоровлению. Что-то в этих средствах есть полезное, особенно если пить пиво. Оно вымывает радионуклиды из организма. Но главное, что нам помогало и помогает сейчас, это санаторно-курортное лечение. Те, кто имеет профзаболевание, ежегодно лечатся в санаториях или домах отдыха. В нашем городе построен специальный профилакторий, где больные лечатся регулярно и получают хорошие результаты. Все мы знаем и очень уважаем врачей и сестер этого храма здоровья, который постоянно обновляется средствами лечения. Главный врач нашего санатория-профилактория Александра Васильевна Щербакова с первого кирпича здания до современного дворца здоровья переболела всей историей его создания и собрала такой коллектив, что если больной даже не будет принимать процедуры, он будет здоров от одного теплого внимания к нему. Словом, работники комбината, получившие профзаболевание, хорошо обеспечены лечением и это наверняка помогает нашей «адаптации».
С радиацией надо обращаться также аккуратно, как с электричеством. Если ее воздействие слабое, то здоровье зависит от правильного образа жизни, от культуры поведения. Если из-за неосторожности или грубого нарушения человек попадает в условия высокого облучения или наберет с дыханием загрязненного радионуклидами воздуха большие дозы, тогда велика вероятность заболевания и даже потеря жизни. В начале освоения производства состояние рабочих мест и культура поведения самих работающих были разные, поэтому итоги были и трагичные и с малыми последствиями.
Перемонтаж конечных отделений на новую схему ББ производился уже без активного моего участия, поэтому подробности не знаю. Известно, что было смонтировано отделение 26 на месте 8-го, в новом отделении использовалась новая технология, т. е. повторение ацетатного передела после очистки и выдача готовой продукции в виде азотнокислого раствора нитрата плутония с примесями.
Наш первенец — объект Б в первые голы развития обрастал вспомогательными производствами в виде зд. 170, 171, где использованные реагенты подвергались очистке, упарке и регенерации в виде ацетата натрия для повторного использования. Освоение этих новых участков шло также с большими трудностями, т. к. «сырье» для этой технологии было насыщено радиоактивными элементами, а они создавали фон гамма- и бета-полей очень большой энергии. Попытки сделать лучше, чем в зд. 101 в компоновке оборудования и трубопроводов, оказались мало эффективны и условия труда в этих зданиях оказались столь же тяжелыми, как и в зд. 101.
Эти производства хорошо знают руководители т. Соколов Н. А., который сейчас на пенсии и живет в городе и т. Кулаков Р. Ф. — главный технолог ныне действующего завода 235.
Здание 170, где проводилось щелочное концентрирование растворов, содержащих основную массу осколочных элементов, сохранило свое назначение до наших дней, но в аппаратах проводилось немало других вариантов концентрации радиоактивных элементов и это здание поныне является местом проверки разных технологических приемов. В зд. 171 была смонтирована система выпарных установок для отгонки уксусной кислоты из ацетатных растворов, выводимых из основной технологии зд. 101. Уксусная кислота снова возвращалась в технологию зд. 101 и тем самым уменьшалось количество сбрасываемых растворов. До пуска зд. 171 и 170, т. е. до 1952 года, растворы-декантаты от ацетатных осаждений в зд. 101 направлялись в банки комплекса «С» на «вечное» хранение. Эти банки стояли в каньонах с бетонными стенками, покрытыми гудроном. Часть растворов от марганцовых осаждений и других отходов сбрасывались в небольшое озеро, которое называлось Карачай. Сейчас это озеро является самым опасным хранилищем радиоактивных отходов с системой контроля за его уровнем, протекаемостью и испарением.
Еще в 1949 году проложили к этому озеру линию слива хроматных пульп и смонтировали на пути этой линии огромный резервуар из нержавеющей стали и все засыпали землей.
Взрыв
На комплексе «С» 25 завода в З-й и 4-й банках длительное время хранился раствор, содержащий нитраты аммониевых и других солей. Уровнемеры заменялись сигнализаторами. В банках жидкость испарилась, от большого скопления количества радиоактивных элементов повысилась температура, при этом осадок остался без влаги, высох и при образовании искры от неисправных приборов произошел взрыв нитратных солей такой мощности, что верх перекрытия банки вылетел в сторону, а сама масса радиоактивных солей поднялась в воздух на большую высоту. За счет радиоактивности появилось свечение облака пара и пыли, и это создало иллюзию северного сияния. Это произошло 29 сентября 1957 года в 17 часов по местному времени. Я слышал этот взрыв будучи на стадионе в городе во время футбольного матча. Прибежал в ЦЗЛ по вызову т. Семенова Н. А., переоделся в защитную одежду и с прибором выехал на территорию своего завода-объекта — дублера Б.
В то время я был начальником дублера Б, который находился недалеко от комплекса «С». Он был в разгаре строительства, а некоторые здания как 816, 815, 814, 812 и 817 были готовы. Мы со всем персоналом в 17 человек ютились в зд. 832 — проходной. Приехал я на свой дублер Б уже в темноте и увидел это «северное сияние». Я еще не мог понять его и даже предположил, что это отблески заходящего солнца.