Лишь прислонившись к одному из зданий напротив выхода станции метро Университет, она наконец перевела дух и завязала шнурки на кроссовках.
Денег в карманах — почти ни гроша, зато есть полудохлый мобильный.
Из одежды — белые кроссы, тёмно-синие джинсы, чёрная футболка, зелёный рюкзак.
Хотелось курить, но счастливый талончик годится как самокрутка, табака же там не найти.
Прокашлялась: в горле сухо, но с алкоголем неделю назад завязала.
Опять тяжело вздохнула и побрела по пустынному Харькову — в другую сторону от ларьков.
Площадь Свободы, обычно людная днём, сейчас казалась ей непривычно огромной, обширной и какой-то пугающей. Особенно эта одинокая громадная фигура Ленина, стоявшая в самом её сердце. «Надеюсь, её снесут», — зло выдохнула, отведя взгляд.
Слишком опустошённым и страшным чувствовалось место, носившее в себе имя свободы, а хмурый монумент вождя только усугублял горестную иронию.
Тан сама не знала, чего ей хотелось. Руки чесались перевернуть урну, пнуть стену дома. Слишком занята мыслями, чтобы наслаждаться красотами вокруг.
От Площади Свободы Тан прошла к парку Шевченко, и дальше — к театру оперы и балета, и за всё время прогулки от того случайного ларька не встретила ни души. И если в начале её это не занимало, то, уже проходя мимо аллеи Поэтов, Тан всё-таки начала задумываться.
Свернула под сень листвы, где тянулись лавочки в два ряда, села на одну из них. И только сейчас действительно осознала, что вокруг всё-таки слишком пусто. В окнах не горел свет, неоновые вывески потухли, и нигде, вообще нигде не слышно гула машин или перестука колёс поездов, хотя до вокзала почти что рукой подать. Как в зомби-хоррорах, а она — на правах выжившей.
«И что теперь? — спросила она себя. — Необычно, всегда мечтала».
Остался жить — проверь вещи, и Тан, перекинув рюкзак на колено, наконец ознакомилась с его содержимым, и, к своей радости, обнаружила флейту.
Три года обучения и безграничного счастья. Прикоснувшись к дереву инструмента, девушка улыбнулась. Не холодная и не тёплая, длинная и родная, она так и манила, просилась к губам. Тан прикрыла веки, сделала глубокий вдох — и вздохнула, выпуская первые ноты.
Успокаиваясь, она дарила дыханием жизнь песне — мелодии медленной и тягучей, печальной и чистой. Реквием, самый настоящий гимн чистоте. Алые линии, чёрные пионы, нагие девы с телами змей и сизые лепестки авалонских роз. Призрачные ладони, пурпурные облака, слёзы в глазах и крепчайшие объятья — и так чисты, и непорочны лилии и кувшинки, что тянулись вдоль аллеи-реки.
Зажмурившись, Тан представляла девочку — совсем юную и растерянную.
Тот ребёнок сидел под сенью ивы на берегу самого глубокого озера, и в тёмном омуте ловил своё отражение. Размытая робкой рябью — взрослая и оскалившаяся, не в пример настоящей, с устами, обагрёнными кровью, она глядела дальше себя — на звёзды на небосводе, и огни пожаров, словно крылья, плясали за обнажённой спиной.
В Пыльном городе даже самая невинная в итоге может стать крысоловом или королём крыс. Всякая добрая фея из сказки, что несёт мир и покой, на деле способна погрузить человека в забытье, из которого уже не очнуться. Да и в целом, всё, что связано с флейтами, нередко приводит к Демону-Султану, и плох тот сыщик, кто ставит жажду знаний выше здравого смысла.
Хороший сыщик — всегда немножко психолог: столкнувшись с неведомым, знай, как уберечь рассудок.
Оксана мотнула головой, отходя от окна, покосилась на рабочий стол в отдалении: слишком шумная, слишком неспокойная выдалась эта ночь, а перед ней — не менее беспокойный и полный событий день.
По жизни она преподавала психологию в школе, сменив выматывающую частную практику на научную деятельность. Причина такого решения состояла в том, что осознания, с которыми она столкнулась, принимая опыт своих клиентов, давались отнюдь не легко. В том числе тяжело смириться с сизифовым трудом, на который она обрекла себя, сражаясь с чужими страхами. И её нынешняя слаженная работа в коллективе с минимумом личных контактов позволяла отдыхать душой.
По долгу же отдельно от службы она невольно стала наставницей для своей подопечной.
В своё время после уроков к ней стала заходить ученица тогда ещё седьмого класса, Дарина.
Она никогда не жаловалась ни на семью, ни на сверстников: ни те, ни другие не входили в круг интересов девицы, и она держала их на допустимой дистанции, общаясь лишь по необходимости.