Действие тридцать шестое. Эпитафия к новой войне
Дарина резко села на постели, открыла глаза, шумно глотая ртом воздух.
Перед мысленным взором всё ещё стояла огромная раскрытая пасть и пылающие очи за ней.
Лоб покрылся испариной, тело бросало в дрожь.
Обняла себя, поёжилась от холода. Впилась ногтями в оголённые плечи: больно. Проступила кровь: нет, не спала.
Дрожащими руками она потянулась к подоконнику, нащупала там пачку сигарет. Никак не могла взять: пальцы сводило морозом.
Гул в голове. Как раньше, на той проклятой квартире, зачем она только вернулась туда.
Темно. Гардины закрыты. Не разобрать, то ли ночь, то ли уже утро. Оксана спит рядом, укрывшись полотенцем, подобрав ноги.
«Стоп, — осекла себя девушка, — какая Оксана. — Я же давно проснулась, уже должен быть день».
Темно. Слишком темно.
Пропали звуки. Тело сковало холодом. Проклятая пачка никак не хочет открываться. Отбросила её в дальний угол кровати, к стене. Потянулась рукой к окну, через боль, через силу.
Губы пересохли. В ушах — нарастающий, всепоглощающий гул. Не сдвинуться с места.
Беспомощно оглядывалась на сгущающиеся тени вокруг.
Лиц не разобрать, обычные силуэты. Даже не призраки, именно тени. Редко двигались, нависали.
Силилась разомкнуть уста, выдавить хоть слово, хоть звук.
Не могла сглотнуть, невозможно дышать.
Девушку охватила слепая паника. Невыносимый шум, крики. Ничего не видно, только странный далёкий смех, тронутый шёпотом на неизвестном языке. Несколько голосов, женские.
С силой разомкнула веки — видит перед собой копну рыжих волос. Цепкие руки на спине.
С криком отпрянула к стенке, ударилась о подоконник — и всё прояснилось. Всё ещё дрожа, едва дыша улыбнулась, смотря на Оксану, что сидела перед ней. Всё в порядке: уже стоял третий час дня. За окном слышались колокола к службе, знакомый и столь милый сердцу шум машин и стук трамвайных колёс. Медленно приходя в себя, Дарина жестами показала «курить» и «огонь», щёлкая пальцами, приставляя их к губам. Женщина понимающе кивнула, протянула ей ментоловый «Уинстон» и зажигалку. Дальше — дождавшись, пока школьница раздавит капсулу и сделает первую тягу — подала ей воды. Большой глоток, с шумом выдохнула, наполняя стакан холодным белым дымом.
— Весь день проспала?
Дарина слабо кивнула, всё ещё силясь унять дрожь, спешно возвращая стакан, пока не опрокинула его. Сделала новую затяжку. Тыльной стороной ладони смахнула слёзы.
— Иди, иди сюда, — прошептала женщина, обнимая её. — Ты умница, ты хорошая.
Школьница слабо закивала, прильнув к ней, вздрагивая от накатившейся истерики. Тихо, почти беззвучно всхлипывала. Пытается вспомнить, что снилось — ничего, кроме чёртовой квартиры с чёртовым бывшим и чудищами там. Он снова пугает её, даром, что давно расстались, и что его рядом нет. Он снова заявил о себе, а вместе с тем — подвёз и всё то, от чего она усиленно бежала. Она уже рассказывала Оксане события, случившиеся с ней в тринадцать и, казалось, полностью от них излечилась. До событий последних дней. До прошедшей ночи.
— Солнце восходит над поляной цветов, — прошептала она, цитируя стихи Михаила, записанные для неё, — и ветер гуляет по вольному полю, задевая робкие капли росы.
Оксана, как могла, крепко прижала девушку к себе, продолжая утешать, возвращая в реальный мир.
— Всё хорошо, ты Дарина, ты проснулась, у тебя был сонный паралич, — говорила она. — Я Оксана, твой психолог, твоя девушка, я здесь, я с тобой.
Школьница робко кивнула, отстраняясь, сделала ещё затяжку.
Снова услышала шёпот. Два смутно знакомых женских голоса. Вжала голову в плечи, оглядываясь.
— У нас гости, — пояснила её подруга. — Это Сильфа, — указала она на короткостриженую девушку в кресле. — Помнишь Сильфу? Она приходила к нам. Рядом с ней в дверях — её старшая сестра, с ней мы ещё не знакомы. Они пришли вдвоём.
Дарина проморгалась, посмотрела на одну, на другую.
Сильфу она ещё кое-как вспомнила, вторую — что-то совсем смутное и далёкое. Никогда её раньше не видела.