Жара невозможно давила, клонило в сон. Марево жёлтого тумана окутало всё ещё спящий город, который только-только продирал глаза, борясь с сонливостью, встречая первые лучи рассвета. Шумный стук колёс стальной колесницы возвещал Харьков о прибытии новых душ в лоно Некрополя.
Усталый граф возвращался к своей возлюбленной. Кошмары последних восьми месяцев наконец позади. Лица погибших товарищей, рокот машин, треск автоматов — не передать словами всего того, что пережил странник за время, пока он был там. Но всё позади, пора домой.
Вот уже знакомые очертания величественного здания вокзала. Одинокий отец Фёдор, как всегда, первый бежал за поездом, держа в одной руке чайник со святой водой, а в другой — письмо своей любимой и единственной жене. Изначально проездом в первой столице, он так и остался на перроне, ожидая состава, который заберёт его в родное время, к порту Одессы. Когда-нибудь он дождётся его.
Лица людей были счастливо-пусты, каждый в себе, все о своём. Нет дела до чужой жизни, своя куда дороже. Напиться, забыться — лучшая награда герою обрыдлой, никому не нужной войны, особенно, когда спину холодит лживый идеал, а взгляд застилает ничего не сулящий туман.
Солдат устал. Ежечасно сражаясь за жизнь, он её проклял и был готов с ней расстаться.
Сейчас, в плацкарте — просто смотрел в окно, убивая время.
До высадки считанные секунды. Привычно передёрнул затвор автомата, потом улыбнулся, покачал головой: не в кого стрелять, да и нет нужды. Его бой окончен, впереди — лишь вечность.
Поезд остановился.
Конечная — Харьков.
Она ждала на перроне.
В белом платье, с длинными волосами цвета золотых колосьев, нежной улыбкой и счастливым взглядом глубоких зелёных глаз, она смотрела на него и лучилась счастьем. Прочие косились на девушку, сторонились её. Ещё бы: совсем иссохшее грубое тело скорее напоминало оживший скелет, нежели человека, а внешние признаки добросердечности навевали мысли не то о нищих, не то прокажённых.
Но вернувшемуся наплевать, он-то её узнал. Конечно, ему было сложно скрыть удивление и беспокойство, связанные с изменениями в её внешности, но — какого чёрта? Это всё ещё Яна. Он-то думал, она его бросила, и сейчас, вероятнее всего, с кем-то другим. Возможно, сломалась и вышла замуж, уехала за границу — но нет. Вот же она, настоящая, живая, родная, здесь.
Они сомкнулись в объятьях — уставший Граф и его избранница.
— Ты прекрасна, любовь моя, — прошептал он. — Прекрасна, как сама смерть.
— Ты был на войне и полюбил её? — спросила она, чуть отстранившись, взяв любимого под локти, будто в танце.
— Она всех примиряет, — усмехнулся тот, заглянув в её глубокие глаза. — Старуха с косой всегда поможет любому нуждающемуся, — он убрал с лица девушки прядь, провёл ладонью по впалой скуле. — Самый искренний и понимающий друг.
Яна рассмеялась, отпустила мужчину, отвесила низкий поклон, подобрав подол сарафана:
— И я, по-твоему, схожа с ней?
— Убийственное сходство, — с нежной улыбкой ответил он.
Девушка залилась смехом, закружилась на каблуках. Сердце переполняла радость, хотелось так многое рассказать и столь многое показать. А время — время такое короткое, так быстро летит. Ах, успеть бы, успеть. Столько мыслей и столько чувств. Дикое, невыразимое, бьющее фонтаном счастье. Но она видела усталое лицо любимого и понимала, что прежде всего — отдохнуть. Всё прочее на потом, перво-наперво — в их новый дом.
Скучающая Принцесса выделила ей отдельные покои с дивным видом на острые пики многоэтажек и башню собора. Просторная квартира в две комнаты, где можно и званый вечер собрать, и спрятаться от всего.
Карету уже вызвали, извозчик обещался вот-вот прибыть.
Желтушные краски палящего солнца болезненно жгли, гнали скорее в родной полумрак. Сбежать в объятья и сон, а за ним — за ним распустятся лепестки синевы, и пионы воспрянут к луне. Потому что день — это время тоски, в то время как ночь веет блаженной прохладой, завещает покой.
Уже на месте можно было вздохнуть и расслабиться. Всё минуло, прошлое позади.
***
Тусклое жаркое око скрылось за облаками, поднялся ветер, город окутала тень.
Обнимая гитару, Яна сидела на подоконнике и перебирала струны. Она смотрела в пустоту дня и тихо наигрывала вальс по усопшим.
Её Граф почивал. Дыхание его было мерным, а думы не тревожили. Под неспешные переливы высоких и низких нот в его сознании всплывали картины руин заброшенных поселений. Пляска мертвецов и горящие крыши, густой и тяжёлый дым, в котором не продохнуть. На столпах висели тела убитых врагов, чуть поодаль — тянулись могилы друзей. Раньше это пугало, а вскоре он научился искать в происходящем особую красоту, понятную лишь немногим: сеющий погибель да пожнёт страдание, каждый обретает по вере соразмерно влечениям.