это пришлось сильно не по нутру городскому фогту. Он всячески изворачивался и уклонялся, но когда мастер напомнил ему об обещании, фогт поступил так, как обычно всегда поступали сильные мира сего в те далекие времена: он счёл себя оскорбленным в своем достоинстве и объявил мастера нарушителем спокойствия и врагом гражданского порядка и посадил его на время в карцер, для того чтобы тот забыл обещания, данные ему городским головой. При этом он обвинил его в колдовстве и возбудил против него отвратительный процесс, утверждая, что тот является не кем иным, как небезызвестным хаммельнским волынщиком и крысоловом, который однажды заставлял танцевать детей, а теперь то же самое проделывает и со взрослыми.
Благодаря этой фальсификации фогту удалось отвратить сердца всех сочувствовавших от заключенного. Страх перед колдовством и пример с детьми из Хаммельна подействовали так сильно, что судебные заседатели и писцы день и ночь работали не покладая рук, а городской казначей уже составил смету на сооружение костра для сожжения; звонарь попросил новую веревку на колокол для похоронного звона, плотники сколачивали доски под возвышения для зрителей будущей экзекуции, а члены суда уже составляли вчерне акт уголовного суда о смертной казни. Однако мастер Виллибальд опередил поспешные шаги юристов, поскольку он, от души посмеявшись над всей обстоятельностью приготовлений к его смерти, лег на свою соломенную постель и умер.
Незадолго до своей смерти он обратился к Видо: «Юноша, если судить по тому, как ты смотришь на вещи и на людей, помочь тебе невозможно. С меня довольно трюков, которые мне пришлось вытворять из-за твоей глупости. Ты достаточно взрослый для того, чтобы понять, что нельзя, по крайней мере, в собственных делах чересчур полагаться на человеческую доброту, даже если ты сам слишком добр для того, чтобы вообще утратить веру в других людей. Я не стал бы рассчитывать даже на выполнение тобой моего последнего желания, если бы тебя не побуждала к этому твоя собственная выгода. Когда я умру, позаботься, чтобы со мной похоронили мою старую волынку. Тебе она не пригодится, если останется с тобой, но принесет тебе счастье, если последует со мной в землю».
Видо пообещал выполнить последнюю волю своего старого друга и закрыл ему глаза.
Едва только распространился в городе слух об этой неожиданной смерти, как все: и стар и млад — сбежались, чтобы убедиться в его правдивости. Больше всего был рад такому исходу фогт, так как хладнокровие, с которым преступник отнесся к перспективе быть сожженным, посеяло в нем подозрения в том, что тот благодаря волшебству сделается в тюрьме невидимым или вместо своей персоны подсунет соломенное чучело и поднимет на смех юстицию города. Поэтому было решено, поскольку в окончательном приговоре отсутствовал пункт о сожжении тела, как можно быстрее избавиться от покойника и зарыть его в самом отдалённом месте возле кладбищенской стены.
Тюремщик, являющийся, согласно предписанию, наследником покойного, спросил во время составления описи его имущества, как поступить с волынкой — вещественным доказательством, — и Видо хотел уже было подать свое ходатайство, как тут в порыве служебного рвения фогт издал резолюцию, согласно которой эту дурную, ненужную безделушку надлежало зарыть вместе с трупом, чтобы воспрепятствовать всяческим злоупотреблениям. Таким образом, ее положили в гроб к мертвому, и рано утром волынщик и его волынка были тихо вынесены на кладбище и похоронены.
Но уже на следующую ночь стали происходить удивительные события. Сторожа на башнях привычно наблюдали за тем, не случился ли где-нибудь пожар. И тут около полуночи при свете луны они увидели, как мастер Виллибальд вышел из своей могилы у кладбищенской стены. Держа в руках свою волынку, он прислонился к высокому надгробному камню, так что его лицо ярко освещала луна, и начал играть, перебирая при этом пальцами на своем инструменте точь-в-точь так, как при жизни. B то время, пока сторожа в оцепенении смотрели на него, на кладбище стали открываться другие могилы, и их окостеневшие обитатели высунули наружу свои голые черепа и, оглядываясь по сторонам, стали кивать в такт музыке, а затем и вовсе вылезли из могил и задвигали своими гремящими суставами в резвом танце. Из склепов и подпорных арок пялились на бугристую танцевальную площадку пустые глазницы, высохшие руки с грохотом трясли железные ограды, пока замки и задвижки не соскочили с них, открыв веселящимся скелетам дорогу к балу мертвецов. Хрупкие танцоры деревянной походкой зашагали по могильным холмам и надгробиям и начали кружиться в веселом хороводе, так что белые одежды, в которые были облачены их высохшие конечности, развевались на ветру, когда вдруг колокол на церковной башне пробил полночь. B тот же миг танцоры и танцовщицы возвратились в свои тесные жилища, а музыкант взял волынку под мышку и тоже ушел на покой.
еще на рассвете сторожевые подняли с постели фогта и дрожащими голосами сообщили ему о таинственной пляске мертвецов. Он строго запретил разглашать увиденное и пообещал им, что в следующую ночь сам разделит с ними вахту, однако слух об этом облетел вскоре весь город, и к вечеру уже все двери и крыши в окрестности кладбища были заняты кандидатами в духовидцы, которые уже заранее спорили по поводу возможности или невозможности того, что они, может быть, увидят в полночь.
Музыкант не заставил себя долго ждать. B одиннадцать часов, по первому удару колокола, он, не торопясь, встал и, прислонившись к надгробию, заиграл. Участники бала, казалось, уже давно дожидались музыки, потому что при первых же ее звуках из могил и склепов, из могильных холмов и из-под тяжелых надгробных камней выкарабкались трупы и скелеты, одетые и голые, большие и маленькие, перепрыгивая друг через друга, приплясывая и кружась, весело вальсировали вокруг музыканта, быстро или медленно, в зависимости от мелодии, которую он наигрывал, пока башенные часы не пробили полночь, и танцоры вместе с волынщиком не ушли на покой.