А я представил: ночь и солнце юга,
вина со льдом приносит нам стюард.
И ты лежишь, прекрасная подруга,
в купальнике с отделкой леопард.
Ваш муж ушел и с кем-то он вернулся,
и этот кто-то сделал строгий знак.
Рванул я на балкон и завернулся
в довольно пестрый иностранный флаг.
Вас увезли в большом автомобиле.
Меня рвало, не находил я слов,
как будто бы в живот ногами били
десятки слаборазвитых послов.
Провал в любви — причина недовольства.
Отныне черный цвет в моей судьбе.
С тех пор я больше не хожу в посольства
и не ищу конфликта с Ка-Ге-Бэ…
10
Таша примчалась на другой день. С Танечкой.
— Ты выйди, — сказала она дочке и, выждав, откинула одеяло.
Сам Алексей Николаевич боялся смотреть на ногу. Ночью, встав по нужде, он несколько раз терял сознание от боли, подтаскивая ногу — особенно когда надо было преодолеть два порожка. Хватался за стену, покрывался потом, ждал и полз снова. Но потом высокая температура, сладостный жар уводили его в счастливое забытье без всякого снотворного. Нужно было лишь пристроить эту разбухшую до размеров его дочери и ставшую как бы отдельным существом ногу.
Глядя на лицо Таши, словно в зеркало, Алексей Николаевич вдруг увидел, как оно сморщилось в гримасу, как Таша отвернулась и поднесла ко рту платок. Ей стало плохо…
— Я не пойду сегодня на его день рождения, — сказала она. — Что я там буду сидеть с вытянутым лицом.
— Нет, ты пойдешь. И будешь там чувствовать себя хорошо,— мягко возразил он.— И забудешь обо мне…
Как бы не слыша его, Таша говорила:
— Я подъехала к посту ГАИ. Туда оттащили машину. Вернее, то, что от нее осталось. Заглянула в кабину. Ты размолотил ногой замок зажигания… Потом искала тех, кто устроил аварию. Мне сказали, что они из другого района… Слышишь? Тебе надо ехать в Москву, сделать снимок. А вдруг у тебя перелом?
Сама мысль о том, что придется — даже с чьей-то помощью — спускаться со второго этажа,, залезать в Ташину машину, потом еще ползти по поликлинике, ужаснула Алексея Николаевича. В покое нога еще не болела, ее не было. А о переломе он не думал. И еще больше страшило его остаться в их крошечной квартирке, валяться там, стеснять и пугать своей беспомощностью.
— Нет, — не сразу ответил он, — Я не хочу, чтобы Танечка видела меня каждый день таким…
Он поперхнулся и замолчал, словно проглотил собственный кадык.
— Хорошо, — неожиданно быстро согласилась Таша. — Мы с Таней будем навещать тебя. Каждую субботу. И оставаться на воскресенье.
Алексей Николаевич, конечно, не мог знать, что Таша уже порвала с Сергеем, что она плачет вечерами, уложив Танечку, за бесконечной стиркой, что она одинока и нуждается в нем самом.
— Как я мечтала тогда поехать с тобой в Париж! — говорила она ему через полгода, когда стрелка новой жизни совершила полный оборот. — Думала: начнем сначала, позабудем все, что случилось…
Скромное понятие «ДТП» — дорожно-транспортное происшествие поставило точку в крушении того, что еще как-то скрепляло их семью…
11
Стоял дивный сентябрь, сухой и солнечный — самая роскошная пора для тенниса, и Алексей Николаевич, глядя со своего ложа на дуб перед окошком, никак не желавший менять изумрудную одежду на лимонную, мечтательно представлял себе, какая веселая жизнь кипит теперь на корте и когда-то он снова сможет, и сможет ли, взять ракетку…
Приезжали приятели из Москвы — распить с ним бутылочку-другую чего-нибудь крепкого, заходил огромный, с крошечной головой массажист из Домодедово, привязав в холле страшного бультерьера, ощупывал ногу, успокаивал:
— Никакого перелома нет. А боли? Обширная гематома. Ну, может быть, небольшая трещина. Нужно: покой и щадящий массаж…
Наконец появилась Таша с Таней, привезла купленные в валютной аптеке мази.
— Времени у нас в обрез, — с порога заявила она. — Но мы будем приезжать к тебе каждую субботу и оставаться до воскресенья…
И он внезапно обрадовался, не понимая, отчего это его маленькая дочка из-за маминой спины отрицательно машет ручкой. А после их отбытия тотчас же принялся рисовать календарик, отмечая субботние и воскресные дни: «Приедут…» Но наступала очередная суббота, за ней — воскресенье, а их не было, и Таша объясняла по телефону: «Таня играет, занята, у нее турнир». И он вычеркивал цифры, приписывая: «Не приехали… Не приедут…»
Алексей Николаевич постепенно привык к новому положению — ко всему привыкаешь! — его бревнообразная нога стала как бы отдельным существом, живым и капризным. Важно было только не тревожить ее по пустякам, и тогда она мирно почивала на специальной подушечке. Когда же приходилось вставать и брести по нужде, следовало заранее, у порожка, хвататься за ободверину: Алексей Николаевич уже знал, что от боли потеряет на мгновение сознание. Но боль эта — физическая, пронизывающая, была все же не такой нестерпимой, как боль другая: он не понимал, что же происходит с Ташей. Она как бы забыла о нем, Если бы не милая пожилая соседка Нора Товмасян, навещавшая его и готовившая нехитрую еду, Алексей Николаевич лежал бы сутками голодным: ползти на кухоньку и что-то варганить не было никакой мочи. Случалось, распивали с ней бутылочку коньяку, рассуждая — каждый о своей — уже прожитой жизни.