— Но ты говорил…
— Я говорил. Ямато, мне все равно, — Отора безразлично на него взглянул и следом покривил губы, будто в отвращении, непонятно к кому. — У меня другая цель, и Ханзе знает, что если обманет меня с ней, то я его убью. Но меня не волнуют ни революции, ни корпорации, мне абсолютно плевать на все это… — он помедлил и вновь заглянул Ямато в глаза. И вновь, тот взгляд, как в день, когда они встретились лично впервые. — Но не плевать на тебя.
Ямато нервно улыбнулся.
— Почему?
— Я знаю, как тяжело бывает потерять все, во что ты веришь. Ты напоминаешь мне одного человека… — Отора помедлил. — Чувство ностальгии, вот, как оно называется. Даже отринув все человеческое, тяжело окончательно стать машиной. Назови это глупой неожиданной симпатией, и будешь прав.
Затем, Ямато рассмеялся.
Он никогда в жизни так не хохотал. Чертова истерика. Согнувшись пополам, он смеялся в голос в полном одиночестве, чувствуя, как все старое внутри него ломается вновь. Не чей-то потомок. Не брат Юкико. Убийца, преступник. Все было обманом. Ханзе был ублюдком, но в Эдо, где каждый был сам за себя, он был прав. Используй других и достигай своей цели — вот, что должен был делать Ямато.
Искупление собственных ошибок…
Если он не потомок, то можно было не возвращаться к Окамуре. Надо было лишь отправить ему сообщение об этом. Доставить щепку. Но оставалось последнее, что было все еще на его совести. Харада сказала, что ее не волнует это, но Ямато не хотел, чтобы наследие Тайтэна продолжало существовать.
Надо было найти того ребенка.
Он перестал смеяться, задыхаясь, и затем, икнув, пробормотал:
— Если честно, — шмыгнув, Ямато наспех вытер глаза, — для человека, который меняет тела налево и направо, ты достаточно фигово это делаешь.
— В каком смысле? — Отора сконфуженно на него взглянул.
— Оба раза, когда я попадал в полную задницу, ты спасал меня в настоящем теле. Тогда, с Харадой, да и сейчас. Ну ладно, сначала спас не в настоящем, но теперь-то сидишь в нем! По-моему, это весьма опасно… Или ты, типа, не думаешь, когда так делаешь?
Отора склонил голову набок. Раньше, он всегда смотрел таким образом исподлобья, почти что угрожающе, но сейчас на его лице читалось скорее легкое замешательство и раздражение, словно эта глупость ему по-настоящему не понравилась.
— Это было грубо, — наконец, признался он.
— Прости, — вяло хихикнул Ямато, — потерянному человеку терять уже нечего.
— Ты не «потерянный человек», Ямато. Тебе, конечно, очень не повезло, но на этом жизнь не заканчивается.
Он аккуратно опустился на край подножки и постучал рукой рядом, призывая Ямато сесть. Вдвоем они уставились на город внизу, и в тусклом свете фонарей и рекламных вывесок лицо Оторы стало еще более бедным, чем до этого. Словно у фарфоровой куклы. Кем он и был.
Боргом. Фальшивкой. Даже лицо — ненастоящее.
— Когда мы встретились на мосту, — неожиданно начал он, — я проник тебе в голову. Обычно люди думают о всякой чуши, о куче всего одновременно, но твоим единственным желанием было не умирать. И обо всем этом ты думал, стоя на краю моста, собираясь прыгнуть вниз. Невольно, когда проходит искра, первичная синхронизация, я проецирую чужие эмоции на себя. Это не полноценный взлом, как было с тобой в башне «Хорин» много лет назад. Просто эффект первичного соединения. Поэтому я отступил от края в твоем теле, потому что прочувствовал, как сильно ты хотел жить.
Немного помолчал.
— Я понимаю твои чувства. Потому что много лет назад я уже переживал их — тоже не хотел умирать, когда все мое окружение, из которого и состоял для меня мир, этого жаждало. Я не могу их винить. Они в чем-то по-своему были правы. В том случае смерть была бы идеальным решением всех проблем, но я выжил. Потому что испугался умереть. И потому что очень важный для меня человек отказался убивать меня, струсив. Видишь ли, ты коришь себя за то, что произошло в «Хорин». Что ты убил жену того человека, его сына и дочь. Но в сравнении с тем, в чем виновен я, это лишь сущий пустяк. Ты ведь даже не делал этого выбора, его сделал я, тогда, в твоем теле. А Цубаки умерла из-за несчастного случая и спешки, вызванной действиями Харады и ее собственным незнанием. Моя же вина…
Подняв голову к дождливому небу, Отора сжал губы в тонкую линию.
— Если бы меня не существовало, многое бы пошло совершенно иначе. Лучше. Даже если я стану бессмертным духом, программой, как Цубаки, я не смогу искупить содеянное. Моя вина — у меня в крови. И сколько не старайся, это пятно не оттереть.
Ямато слушал его, не прерывая. Выискивал эмоции в лице, но то оставалось фальшивой каменной маской.