— Какие сны посылает она, Анита! Вот как сейчас, когда желание — ощутимое, его можно держать в руках, гладить, оно разливается по тебе, топит тебя в своей силе.
Он наклонился ко мне как для поцелуя.
Я медленно наклонила голову, пряча лицо, все так же осторожно, так же тщательно. Слишком быстрое движение — и ardeur, как хищник, среагирует на него. Но слегка шевельнуть головой — это можно.
— Не отворачивайся. Дай мне поцеловать тебя. Пролить на нас эту ожидающую тяжесть жара. Утопить в ней нас обоих.
Я стояла, отвернувшись, сжимая руки в кулаки, потому что думать я сейчас могла только о том, каково было бы ощутить ладонями это тело. Хотелось провести руками по плечам, по груди, увидеть мускулистую обещающую наготу. Как будто месяцы или годы желаний и ухаживания спрессовались в один этот миг. Реквием, один из наших новых британских вампиров, умел вызывать мгновенную реакцию тела — часы хорошей любовной игры за секунды силы. Может быть, Огги умеет попадать в эмоциональные зоны, как Реквием — в физические? Святая Мария, Матерь Божия, смилуйся надо мной.
И тут же при этой мысли я стала спокойнее, мысли чуть прояснились. Много лет я не молилась в подобные моменты, слишком смущаясь, но потом поняла, что если вера моя — настоящая, то она не покинет меня только потому, что я вышла за нормы общественной морали.
— Нет, — сказал он. — Нет. Не будет того, чтобы я подошел так близко — и был отвергнут.
Он притянул меня к себе, и я изо всех сил старалась не шевельнуться, не поддаться, потому что все, чего хотела я сейчас в этом огромном мире, — это коснуться его. Он прильнул щекой к моим волосам.
— Я слышу приближение твоего мастера, Анита. Ты ждешь спасения — но помни, Анита: если ты не будешь сейчас питаться от меня, ты не выиграешь битву. — Его губы, сухие и горячие, легли мне на висок. — Разве ты веришь, что Жан-Клод может меня победить? Кормись — и победа твоя, и его тоже.
Он имел в виду то, что я сама уже подумала: если Жан-Клод войдет в дверь раньше, чем победа будет за мной, мы оба потерпим поражение — сокрушительное. Я ощущала силу в Огги, и я знала силу Жан-Клода. В прямом бою нас ждет поражение, и этого я допустить не могла.
Позади меня прозвучал голос Мики. Он не прикоснулся ко мне, только сказал:
— Анита, есть другие виды голода. Другие виды тяги.
Очень тщательно он выговаривал слова, будто боялся, что я не услышу.
Он был прав. Ardeur имел привычку затоплять весь мир и мою логику вместе с ним. Но во мне жил не только ardeur — был во мне и другой голод, и не один. Чтобы вызвать их, я когда-то должна была открыть метки к Ричарду, Мике или Натэниелу, но сейчас я знала, что этого не нужно. Зверя я получила не от них, он жил где-то во мне. И оттого, что у него не было выхода наружу, не было способа приспособить под свой голод мое тело, он не становился менее реальным.
Я закрыла глаза и погрузилась в себя, будто метафизическую руку сунула в мешок, ища там, что мне нужно. Огги непреднамеренно мне помог — он рывком поднял меня с колен, стиснув мне руки выше локтей. Это было больно, но сосредоточения боль не нарушила — зверь любил гнев. Гнев и боль значили, что надо драться, а драться мы с ним умели.
До сих пор пробуждение зверя бывало постепенным процессом, а сейчас — будто выключатель в голове щелкнул. Секунду назад это была я, в следующую секунду — нечто, не думающее о сексе и даже о пище. Бегство, только бегство!
Я завопила ему в лицо — бессловесным воплем ярости. Он дернул меня ближе к себе, схватил за волосы и попытался поцеловать, но было поздно для поцелуев, для многого, очень многого было поздно.
Я его укусила. Всадила зубы в пухлую нижнюю губу. Хватка на волосах причиняла боль — он пытался держать мне голову, лицо, рот; не мог оторвать меня от себя, пока я не прокусила ему губу, и он это знал, потому что вторая рука схватила меня за челюсть, как хватают животное, возле суставов, и нажала внутрь. Если хватит силы, можно не дать животному сомкнуть челюсти, если хватит силы, можно его оторвать от себя.
У него хватило силы, чтобы я не откусила ему губу, но и все — если только он не хотел ломать мне челюсть. А я все пыталась его укусить, и он не давал мне. Если бы во мне осталось достаточно от человека, я бы попыталась достать пистолет или нож, но мысли об оружии я оставила, когда выпустила зверя. Ногтями я вцепилась ему в руки, располосовала в кровь, пытаясь освободиться.
Ему оставалось меня изувечить — или отпустить. Но была у него еще одна возможность, и он ею воспользовался: ударил меня еще одним взрывом силы. Он снова пробудил ardeur, утопил моего зверя в желании и в каких-то еще эмоциях, связанных со спариванием лишь частично. Если бы он, как любой другой вампир линии Белль, влиял на меня только физически, зверь бы не ушел, но у него сила Белль была какой-то более… человеческой, не просто вожделение, но любовь. У него была сила заставить меня его любить. Зло — это еще слабое слово для того, что он со мной сделал. Потому что в этот момент я любила его, любила целиком и полностью. И только остаток трезвого рассудка молил: Пусть это не будет навсегда.
Я опустилась на колени, вытягиваясь навстречу этим губам, которые пыталась откусить лишь секунду назад. Я дала ему поцелуй, которого он хотел. От свежей крови поцелуй не стал ужасен, он ведь был вампир, и… розы, розы в воздухе, будто удушающий одеколон. Я тонула в этом запахе, и когда я целовала его, кровь имела вкус роз.
Огги отдернулся прочь:
— Розы! Боже мой, у тебя вкус роз… — Он отодвинулся взглянуть мне в глаза, и лицо его исказилось страхом. — Глаза, Анита! Что у тебя с глазами…
Я уже видела у себя на лице глаза Белль Морт. Светло-карие глаза, как темный мед, наполненный огнем. И я смотрела ее глазами на Огги, и она его тоже видела. Когда ее темный свет наполнял мои глаза, она видела все, что вижу я.
И в голове у меня раздался ее шепот:
— Неужто ты думала, что, раз Жан-Клод стал sourdre de sang, ты окажешься вне моей власти, Анита?
Вообще-то я так и думала, и она это знала. И еще ей это было смешно до чертиков.
— Чего ты хочешь? — спросила я.
Страх шампанским играл у меня в теле, и ardeur, зверь и все вообще было смыто его приливом.
Она смотрела на Огги, стоящего перед нами на коленях, и я знала, чего она хочет. Я ощущала ее сожаление, сожаление, что Огги ушел с ее ложа, от ее тела.
— Но ведь ты его изгнала, — сказала я.
— Не входи в мои мысли, Анита.
Она сидела на краю огромной кровати с четырьмя стойками. Я когда-то видела эту кровать в воспоминаниях Жан-Клода. Она свернулась на ней; белая рубашка, сотни лет назад вышедшая из моды, скрывала роскошь ее тела, и она казалась крошечной, как дитя, прильнувшее к резному дереву. Роскошная волна темных волос длиннее моих — и я впервые поняла, что мы хотя бы поверхностно похожи. Миниатюрные брюнетки с бледной кожей и карими глазами.
— Я была первой красавицей всей Европы; как смеешь ты себя со мной сравнивать?
Сила ее хлестнула меня резким ударом кнута.
— Прости меня, — сказала я, поскольку не имела в виду неуважение. Я же не хотела сказать, что у нас с ней одинаковая красота — только черты общие.
Эта мысль ее смягчила, но заодно напомнила ей о том, зачем она вообще вошла в меня. Плохо.
— Огюстин, — сказала она, и голос ее лился мурлыканьем куда ниже, чем мой обычный голос.
Это не был в точности ее голос, потому что пользовалась она моим горлом, но моим голосом он тоже не был. Хотя этот голос был достаточно близок к ее, чтобы у Огги глаза полезли из орбит и он стал бледнее смерти. Не помню, чтобы мне приходилось видеть, как бледнеют вампиры.
— Как это может быть? — прошептал он.
— Ты меня позвал, — ответила она моими губами. — Твоя сила и твоя кровь воззвали ко мне.