— Я не боярин. Я княжий воевода, — сварливо поправил его Крут. Боярин — вот еще выдумал! Бояр да советников Мстиславичу и в тереме хватает, все лавки в гриднице занимают, когда князь суд творит али походы с ними обсуждает.
— Добро, воевода. Гляди сюда, — кузнец добродушно усмехнулся. — Стало быть, тут звенья поближе скрепим…
Добрую часть дня Крут провел в кузне. Сперва спорил с Могутой до хрипоты, усомнившись в его задумке, но после все же ударили по рукам и сговорились, что за седмицу кузнец починит им на пробу пару кольчуг, а уж дальше поглядят, как пойдет в бою.
Когда воевода закрыл за собой дверь кузни, жгучее степное солнце клонилось к закату. Он всласть потянулся, разминая занемевшие руки и спину, и огляделся. Увидел мальчишку-отрока, без дела ошивавшегося на заднем дворе, и подозвал его кивком головы. Горазд отложил в сторону наконечники для стрел, которые старательно острил, и поспешил к воеводе. Он ведал, что тот сразу же его невзлюбил, и не хотел сердить его понапрасну.
— Где князь? — спросил Крут, разглядывая мальчишку. Он искал, к чему бы придраться, и выругался сквозь зубы, ничего не найдя.
— В клеть пошел, где раненые лежат.
— Токмо ж накануне вечером к ним заходил, — воевода покачал головой.
Но потому дружина и любила Ярослава. Потому старый князь Мстислав и доверил ему княжеский стол. Ни одного похода не помнил Крут, чтобы Мстиславич не позаботился о своих людях. Он делил с ними и дождь, и холод, и снег, и ветер. Ел, что они; спал, как они — под открытым небом, посреди голого поля на одних плащах; жил вместе с ними. Дружина, особливо младшие кмети, его боготворила.
— Добро, — воевода махнул рукой. — Оседлай-ка мне да себе лошадей.
Если и хотел Горазд открыть рот да спросить что-то, то, поглядев на дядьку Крута, передумал. Молча кивнул и побежал в конюшню.
Воевода дожидался его подле ворот. Заведя пальцы за пояс, он измерял двор шагами, и дозорные со стены украдкой бросали на него косые взгляды. Горазд быстро обернулся с лошадьми и уже вскоре скакал следом за воеводой, оставляя позади себя облако пыли. Он так и не решился спросить, куда они, и потому лишь пониже припал к шее жеребца, оберегая лицо и глаза от песка.
Спустя совсем немного воевода впереди него вскинул вверх правую руку, приказывая остановиться, и с легкостью соскочил на землю. Они совсем недалеко отъехали от терема князя Некраса, к месту, где накануне кто-то напал на их небольшой отряд. Склонив голову, Крут принялся ходить по земле кругами, время от времени поддевая носком сапога пыль. Он словно искал что-то.
Отрок молча наблюдал за ним, придерживая под узды лошадей. По шее и спине неприятно струился пот, солнце обжигало непривычную к такому кожу. Здесь, в степи, под палящим, пыльным солнцем рубахи недолго оставались чистыми.
— Подсобить чем может, воевода? — Горазд не привык стоять без дела и решил уж, что лучше дядька Крут его обругает, как бывало обычно, чем он будет попусту на месте топтаться.
— Ищи приметное что, — через плечо отозвался воевода, продолжая рыскать взглядом по земле.
Под ногами у них валялись сломанные стрелы и наконечники; пара ремней от седельных сумок, щепки и разрубленное пополам копье; россыпь кольчужных звеньев. Горазд смотрел во все глаза, размышляя, что чаял отыскать воевода. Все уж прознали в тереме, что на них напали хазары. Отрок слышал разговоры старших кметей: говорили, в то лето каганат совершал набег за набегом на соседние княжества. Говорили, мол, совсем страх потеряли, бесстыжие. Набирает у них силу каган-бек, стремясь объединить разрозненные земли под сильной рукой…
Когда внизу в серой пыли что-то тускло блеснуло, Горазд сперва не обратил внимания. Помыслил, звенья от кольчуги. Но на земле угадывалась цепочка, и мальчишка опустился на колени, смахнул ладонью песок. Он и впрямь увидел разорванную цепочку с оберегом. Железный перунов молот. Княжий знак.
— Воевода… погляди, — позвал Горазд охрипшим голосом. Он не смел касаться оберега, как не смел брать меч Ярослава Мстиславича голой рукой, держать его без ножен. Дурной знак.
Позади раздался шум шагов, и Крут склонился над землей подле отрока. Он сдавленно, сквозь губы выругался, расправил закатанный рукав рубахи, натянул его на ладонь и поднял цепочку с земли. Она тускло блестела на солнце, а перунов молот медленно раскачивался из стороны в сторону.
Горазд прикусил губу. Их князь, Ярослав Мстиславич, носил перуново колесо, Громовое колесо, на выцветшем толстом шнурке.
— Никому ни слова, — Крут зашагал к лошадям, чтобы спрятать оберег в карман седельной сумки. — Особливо — князю! Уразумел? — он повернулся к Горазду, шедшему за ним по пятам, и сжал тому плечо железной хваткой.