— Да, да, — отрок кивнул пару раз и облизал пересохшие губы. Воздух вокруг них звенел от исходящей от Крута ярости. — Да, воевода.
Находка разозлила того чрезвычайно, и Горазд разумел, почему. Но держал свои догадки при себе.
В терем они возвращались в тяжелом молчании. Солнце медленно клонилось к земле, удлинялись их тени, и теплый ветер вместо песка и пыли приносил, наконец, прохладу. Горазд смотрел прямо перед собой, встревоженный и нахохлившийся, словно птенец. Воевода же то и дело искал рукой седельную сумку позади себя, нащупывал спрятанный внутри оберег.
Когда каждому из сыновей старого князя Мстислава минуло семь зим, он велел кузнецу выковать для них перуновы знаки. Младшему, Святополку, достался молот, старшему, Ярославу — колесо. Сперва мальчишки носили их на кожаных шнурках; позже Святополк, вернувшись с добычей из своего первого похода, истратил ее на цепочку для оберега…
Воевода столь сильно погрузился в мрачные раздумья, что не замечал ничего вокруг себя. Спешился с коня, будто слепой, не глядя сунул Горазду поводья и скрылся в тереме. Князь Ярослав пристально смотрел на Крута с крыльца, но тот даже не увидел.
— Где вы были? — спросил князь, подозвав отрока.
Мальчишка тяжело сглотнул. Нынче по приказу воеводы он намеревался солгать своему князю. Будет справедливо, коли Перун поразит его за обман в тот же миг, али земля разойдется прямо у него под ногами.
— Воевода чаял поглядеть на место, где хазары на нас налетели, — полуправда не совсем ложь, порешил Горазд.
Ярослав нахмурился. Впервые на его памяти мальчишка не смел поднять взгляда.
— Вот как? — князь насмешливо приподнял бровь, и Горазд вздрогнул.
«Он ведает, — уразумел отрок. — Ведает, что я лгу».
— Добро. Ступай, — Ярослав Мстиславич отвернулся от него и махнул рукой. Мальчишка заметил на ней свежую повязку; по утру князь ходил на капище окропить идолы своей кровью.
Вздохнув, Горазд склонил голову. Воевода велел ему молчать, и он молчал, не рассказал князю об их находке. Солгал ему. Диво, что язык тотчас не отнялся. Он едва заставил себя не броситься следом за Ярославом Мстиславичем, не признаться во всем. Но дядька Крут не напрасно остерег его болтать, и потому мальчишке не оставалось иного, как закусить щеку и проводить князя тоскливым взглядом. Вновь вздохнув, он нашел оставленное занятие — наконечники для стрел — и принялся их острить. Начатое следовало закончить.
Воевода сидел на лавке в клети, где разместили раненых, и держал в руках найденный оберег. Он пришел сюда подальше от чужих глаз, чтобы обдумать все в тишине. Много зим назад, когда он служил старому князю Мстиславу десятником в дружине, тот привел ему сопливого мальчишку. Своего бастрюка от теремной девки. Велел обучить владеть мечом и копьем, стрелять из лука. Обучить всему, что положено знать княжичу.
Крут сперва оскорбился: воспитывать бастрюка, пусть даже и княжьего?! Но старому Мстиславу уже тогда было много зим, и он не имел сыновей, окромя Ярослава, Ярко, как стали звать его в тереме. Не имел наследника, чтобы продолжить род. Потому и признал сына от какой-то девки. И все же когда спустя зиму родился Святополк — законный сын от водимой жены, князь своего приказа обучать бастрюка не отменил. Так и повелось.
Довольно скоро Крут привязался к молчаливому ребятенку, хотя и тяготился тем, что стал пестуном бастрюка. Нынче же воевода главенствовал над его дружиной — и старшей, и молодшей, и не раз становился между вражеским мечом и князем. Он помнил, как старый Мстислав вручал сыновьям перуновы обереги. Как подросший Святополк велел выковать цепь для своего молота…
Крут как раз держал в руках ту цепь с молотом-оберегом. Он говорил Ярославу, что его младший брат замышляет недоброе. Что зреет заговор в княжьем тереме… давно уж предали огню умершего князя Мстислава, а тяжесть его решений все еще звенит в воздухе.
Из глубокой задумчивости воеводу вывел шум во дворе. Он вышел из клети, чтобы поглядеть, как теремные девки да холопы бегают между людской частью терема да княжескими горницами. Верно, вновь затевался большой пир. Крут нахмурился. Стало быть, сговорился князь.
Мимо него, тяня за поводья жеребца, пронесся десятник Ладимир. Он спешил убраться прочь со двора, да побыстрее, и нетерпеливо покрикивал на нерасторопных отроков, пока те отпирали тяжелые ворота. Да, мало охоты ему было торчать у людей на глазах, после того, как утром князь пару раз искупал его в бочке.