— Легок на помине, — пробормотал воевода, когда Мстиславич показался во дворе. Точно сговорился с Некрасом Володимировичем, коли рубаху сменил на праздничную, богато расшитую. Ну, коли так, не видать терему на Ладоге мира; привезет в него князь гордую, строптивую княжну.
Может, оно и к лучшему. Ярославу нужны союзники, нужна поддержка степного княжества. Ведь коли Святополк спутался с хазарами… После пира назавтра расскажу, порешил Крут. Все же любил Мстиславич беспутного младшего брата. Нужно обождать с худыми вестями малость.
— Невесел ты что-то, дядька Крут, — князь подошел к нему, прислонился лопатками к деревянному срубу клети.
Воевода искоса посмотрел на Ярослава. Вроде бы тот и улыбался насмешливо, но глаза смотрели цепко, строго.
— Сговорился обо всем с Некрасом Володимировичем?
Услыхав вопрос, князь рассмеялся. Искренно, от души.
— Сговорился. Через седмицу, как поправятся кмети, увезу Рогнеду Некрасовну в терем на Ладоге. Любаву будущей весной сюда отправлю, Доброгневе Желановне на воспитание. Как войдет в лета — станет женой старшего княжича.
— Вот как, — отозвался воевода.
Скор, ох, скор был князь. Коли удумал что, коли засела в голове какая задумка — мало кому было под силу его остановить.
— Вече недовольно будет. Что княжну сам просватал, — воевода покачал головой, разглядывая Ярослава.
Тот все прислонялся спиной к срубу и смотрел прямо перед собой, запрокинув голову. Нахмурился в ответ на слова воеводы и скривился в усмешке.
— Моя дочка — мне и сватать. А вече… что вече?.. Недовольные всегда найдутся.
— Спешишь ты, Мстиславич, — попенял ему Крут, не сдержавшись. — Больно лихо со всем управляешься, как бы не оплошать.
— Хочешь сказать, дядька Крут, так скажи прямо, — Ярослав повернулся к нему и посмотрел в глаза. — А коли нет — то и нет.
Воевода тихо, недовольно закряхтел. А после звонко хлопнул по раскрытой ладони кулаком.
— А и хочу, Мстиславич! Никак все не уразумею, нашто тебе девку отсюда брать, со степью родниться. Где Ладога, а где — князь Некрас!
— А где пути торговые, булгары да хазары, — князь коротко вздохнул и откинул со лба волосы. — Мне нужно это маленькое, неприметное княжество, воевода.
Сказал — как отрезал. По голосу ясно было, что Ярослав устал, и впредь со своим воеводой обсуждать ничего не намерен. Крут, досадуя, покачал головой.
— Укреплял бы ты лучше, княже, свой стол на Ладоге. Почаще б в тереме бывал…
«… может, вовремя заметил бы, когда младший брат к хазарам утек, тебя предать вознамерился».
— Еще посоветуешь, что, воевода? Правда, запамятовал я, когда ты князем сделался, чтоб решать, как мне поступить следовало.
Такого Крут не стерпел. Вскинулся, стиснул тяжелые кулаки, смотря на Мстиславича и видя в нем мальчишку, что вечно заглядывал ему в рот. Тяжело покачал головой и зашагал прочь, так ничего и не сказав. Ярослав разозлился, то было видно. Потемнели светлые глаза, заходили под скулами желваки. Сорвутся еще, наговорят друг другу злых, обидных слов — ищи после примирения!
«Уж нет, — яростно думал воевода, широкими шагами пересекая двор. — Уйду. Пущай устыдится! Я ж добра ему, сопляку, желаю».
Была б его воля, ни за что не пошел бы Крут на праздничный пир, не стал бы поднимать кубки за союз двух княжеств. Но перечить князю в открытую никто не смел, и потому воевода весь пир просидел за столом со столь смурным и мрачным видом, что никто не решался с ним заговорить, вовлечь в беседу.
После смеялись, что мрачнее дядьки Крута на пиру была лишь невестушка, княжна Рогнеда Некрасовна. Никто не ведал, что сказал ей грозный батюшка, какими словами заставил усмирить гордыню, но ныне стояла она и покорно подавала руки, чтобы захлопнул князь Ярослав ей на запястьях тяжелые обручья, скрепляя сватовство.
Она не улыбалась и кусала изнутри щеки: того и гляди, расплачется! В тереме шептались почти открыто: да что это, али разума княжна лишилась, может, приключилось с ней что? Где прежний гордый вид, задранный нос? Тем паче, идет ведь не за косого, не за хромого, не за старика! Сам князь ладожский сватает, землями и военной добычей богат! Лицом не обижен!
Княгиня Доброгнева сидела с застывшим взглядом и на дочь не смотрела. Равно как и на мужа. Избаловал девку, все его вина. Напрасно воспрещал ругать да за косы таскать. Холил, лелеял! Теперь вот что творит, вот какова ее благодарность батюшке и матушке! Будь воля княгини, отстегала бы дочку при всем честном народе, чтоб неповадно было лицо кривить. Глядишь, тотчас и улыбаться бы начала жениху, и глядела бы ласковее. Да уж что нынче говорить…