— Верю в добрые перемены, — сказал Кирилл, подбадривая сестру. — За Людмилу я спокоен.
— А мне так думается, за Катеньку…
Откинувшись в кресле с облегчением, Кирилл вытащил сигарету.
— Ну вот видишь! Как у нас пишут, оба ученых сделали открытие независимо друг от друга. Итак, скоро буду!..
— Обманешь, — улыбаясь сквозь слезы, проговорила Марья Кирилловна. — Опять обманешь.
Перемены не замедлили наступить. У Людмилы на работе, после отъезда Кирилла, возник разговор о переводе в Георгиевск. Она моментально дала согласие, и вскоре они с Гошкой уехали из поселка. Связь с домом распалась, и лишь в Годовщину Натальи Петровны все собрались вместе. Гошка свой отпуск потратил на памятник. Стал раздражителен, угрюм. Так случалось всегда, когда им овладевали идеи, и Людмила с сожалением подумала о его давних попытках запечатлеть Наталью Петровну. Попытках, которые так ничем и не завершились.
Прямо с аэродрома она поехала на могилу с букетом гвоздик. Отыскала ограду, вошла внутрь и остановилась в сильном волнении.
Цветок, выбитый на камне, совсем не был похож на цветок. Профиль незнакомой прекрасной женщины вовсе не напоминал Наталью Петровну. Но в линиях руки, намеченной скульптором, что-то заставляло настораживаться. Живость остановленного движения вдруг поразила ее, вызвала смятение в душе.
Было так, словно женщина на камне задумалась. Казалось, еще мгновение, и рука ее вновь потянется к цветку, вновь заставит обратиться к миру, к жизни с благодарностью и любовью. И Людмила вдруг поняла, что отныне это мгновение будет длиться вечно.
Рассказы
ПОРА ЛЮБВИ
1
Доктора прописали море. И настал день, когда Марину усадили в поезд, мать расцеловала ее, поправила волосы под шапкой. Потом пожаловалась на плохое самочувствие, на духоту в вагоне и на инженеров, которые делали этот вагон. Оглянувшись на отца, сказала:
— Бедняжка… Это безумие, что мы отправляем ее одну.
Отец сжал ее локоть, и Марина, заметив этот жест, тотчас поднялась прощаться. Отец был весел и шумлив, как всегда. Прощаясь, он сказал:
— Долгие проводы — лишние слезы. Не на войну ведь едешь, а на курорт.
Отец всегда что-нибудь сравнивал с войной. У него была удивительная выдержка. В последний раз его лицо промелькнуло на перроне, Марина припала к стеклу, попыталась отыскать мать и не нашла.
Поезд тронулся.
Городские огни быстро потонули в ночи. Вдоль полотна потянулись поляны и рощицы. Деревья отличались от неба и земли своей чернотой. В мелькнувшем пятне света Марина разглядела стрелочника, стоявшего с флажком у переезда, машины, застрявшие у шлагбаума, и дорогу, блестевшую при лунном свете и уводившую неизвестно куда.
Накануне отец объяснял, что отправляет ее к старым друзьям, с которыми воевал; что, если позволят обстоятельства, он поедет и сам… Но обстоятельства не позволили, и Марина, оставшись одна, почувствовала страх, Таинственная неизведанность земли вдруг поразила ее, и она поспешно перевела взгляд на безучастных друг к другу пассажиров. Ей вдруг страстно захотелось, чтобы в Ростове ее никто не встретил. Она понадеялась, что так оно и будет, ибо что это за друзья, которые за двадцать лет не смогли увидеться или хотя бы написать друг другу и которые оказались нужны лишь в трудную минуту. Размечтавшись, Марина представила, как перескакивает с поезда на поезд, мчится домой: лестница, пятый этаж, дверь, обитая дерматином, и — улыбающееся лицо матери.
Но мечты не сбылись. Едва поезд остановился в Ростове, как в купе, сквозь чемоданы и шляпы, протиснулся солдат в застиранной гимнастерке. Соседка Марины по купе, молодая, но уже полная женщина с крупными серьгами в ушах, попыталась вручить ему корзину. Но солдат не обратил на нее внимания. Взгляд его задержался на Марине, и глаза весело блеснули.
— Ты, что ли, и есть курортница?
Надевая шапочку, Марина взглянула на него со всей строгостью, на которую была способна. По инструкции, заученной дома наизусть, ее должен был встретить высокий старик, сутулый, с усами и с клюкой. А пришел солдат, не предусмотренный никакими инструкциями. Мать всегда говорила ей: «Бойся солдат». Марина на всякий случай отодвинулась в дальний угол и спросила с опаской:
— Я могу идти только с Кузьмой Митрофановичем Калмыковым. А вас кто прислал?
Солдат расхохотался, сказал, что приехал сам, звать его Алексеем Кузьмичом, по фамилии он тоже Калмыков, демобилизовался два дня назад. Солдат попался веселый. Когда они вышли на вокзальную площадь, заполненную чемоданами и автобусами, он поднял руку, как бы представляя ей город: