— Ростов-папа. — И, не удержавшись, добавил: — А Одесса — мама…
И вышло почему-то смешно. Внешность у него была ничем не примечательная: жесткие выгоревшие щеточки бровей, голубые глаза, крепкие зубы и прямые волосы. Проще не придумаешь; на другой день она бы ни за что его не узнала. Только взгляд добродушный, так что казалось, если не засмеешься в ответ на шутку, он непременно обидится.
В этот ранний час машины поливали улицу, зелень. Но было жарко и душно. Марина смотрела на радуги, мерцавшие в водяной пыли, и не верила, что можно за одну ночь попасть из-под холодного моросящего неба в этот райский уголок, где так много лета, где зелень пышна и спокойна, словно уверена в себе и в солнце, а вовсе не тревожна, как на севере.
— Чем ты больна? — спросил Алексей с небрежностью, которая ее покоробила. — Мне говорили, что ты сильно больна? А я бы по виду не сказал.
— Простудилась зимой, — запнувшись сказала Марина. — Ходила в поход на лыжах и простыла. — Ей было неловко, не хотелось говорить о бесконечных рентгенах, рецептах и врачах. — По вечерам температура. Иногда… — добавила она.
Ответив, она залилась краской, приготовившись к новым вопросам, но Алексей пренебрежительно махнул рукой.
— Ерунда! — сказал он. — Вылечим в два счета. Отогреем на солнышке, пропечем, как яблочко. Согласна?
Они вышли к набережной. Напротив, через реку, был низкий песчаный берег; несколько фигурок, несмотря на ранний час, плескались в воде. Под тенью моста, висевшего недалеко от них, прошел пароход.
— Пароход! — сказала Марина и высвободила руку из широкой жесткой ладони Алексея.
— Где? — ответил Алексей. — Это баржа. Порожняком топает. Видишь, ватерлиния на два метра от воды.
— Ватерлиния, — повторила Марина.
Когда они сели в «метеор» и помчались вниз по Дону, Марина откинулась в кресле, решив, пока не поздно, проявить себя человеком взрослым и самостоятельным; но потом забылась и стала с любопытством смотреть вперед. Места у них были отличные. Сзади ревел мотор, нос корабля тянулся к небу и качался из стороны в сторону, словно раздвигая берега.
Алексей достал армейские фотографии и стал что-то рассказывать о совершенно незнакомых ей людях, но Марина, взглянув по сторонам, вдруг стремительно поднялась. Берега отодвинулись назад, и видно было, как висевшие в голубом небе облака проливались дождем над широкой водной равниной, расстилавшейся впереди.
— Какой широкий Дон! — воскликнула она.
Голос Алексея эхом отозвался издалека:
— Это не Дон… Это — море.
Домик прилепился на склоне горы и был окружен маленьким садом: скворечник на шесте, собака в будке и четыре яблони. Вдоль забора, составленного из досок, листов прохудившейся жести и кусков проволоки, тянулись рыжие кусты крыжовника.
Под горой был пляж. Азовское море уходило за горизонт изрытой свинцовой пеленой. Волны разбивались об отмели и выбрасывались на берег из последних сил: никак не могли успокоиться после запоздалых майских штормов.
Когда ветер утихал, Кузьма Митрофанович, следуя указаниям отца Марины, водил ее гулять. На берегу ребятишки бегали по самому краю мокрой полосы, оставленной волнами, и шлепали босыми ногами, стараясь наступить на белую исчезающую в песке пену.
Кузьма Митрофанович был неумолим: полчаса вдоль кромки прибоя. Едва за молом, который выдавался далеко в море, начинали высвечивать на солнце острые паруса яхт, поворачивали обратно.
— Здоровье надо беречь! — говорил Кузьма Митрофанович назидательным тоном, искренне полагая, что такие правильные слова сами по себе способны заменить пятнадцатилетней девочке море и солнце.
Все обошлось проще, чем Марина предполагала, и необходимость доказывать Алексею и всем окружающим, что она человек взрослый и самостоятельный, отпала сама собой. Алексей редко бывал дома, а старики — Полина Ивановна и Кузьма Митрофанович — встретили ее так, будто приезд чужой незнакомой девочки был для них событием чрезвычайной важности.
Кузьма Митрофанович оказался и в самом деле с усами и походил на моржа, только очень старого. В семье Марины отец во всем уступал матери, только делал это с бодрым видом, как одолжение, которое он в любую минуту мог взять обратно. А мать частенько жаловалась и говорила, что он забывает о близких и думает лишь о себе. Здесь же Марина с удивлением заметила, что весь дом держится на Полине Ивановне и в семье царит мир и благодать, как будто все живут в ожидании какого-то большого и светлого праздника. Самые простые вещи у Полины Ивановны выглядели по-особенному, начиная с обыкновенного киселя. Кузьма Митрофанович, как и полагалось, осуществлял общее руководство, то есть ничего не делал, почитывал газеты, критиковал или принимался рассуждать о политике.