Они шли с Алексеем сквозь нарядную толпу, поминутно соединяя руки. Даже когда толпа разносила их в стороны, не было мгновения, чтобы эта блондинка как-нибудь не выразила свое внимание Алексею — улыбкой, взглядом, едва заметным приветствием… Ее пальцы беспрестанно играли; они сожалели, смеялись, звали, и эта игра была понятней любых речей. Марине никогда еще не приходилось видеть женщины такой счастливой и такой нетерпеливой и откровенной в своем счастье.
Гремела музыка, прорываясь сквозь освещенную листву, мелькала карусель, стучал молот в уголке аттракционов. А Галка все тащила Марину по новым аллеям, и в каждой они почему-то бежали навстречу толпе.
В праздничном водовороте вдруг, лицом к лицу, увидели Алексея с его блондинкой. Обе замерли. Голос долетел издалека.
— Пора, молодежь, домой, — сказал Алексей. — Ваше поколение давно в постелях. Марш!
Он улыбался, как будто ничего не произошло и ничего удивительного не было в том, что его застали в парке с этой блондинкой. Марина едва устояла от вспыхнувшей в ней мстительной силы.
Боясь смотреть на Алексея и глядя только в обведенные черным глаза блондинки, она крикнула: «Знаю сама, что делать!» — вложив в одну фразу все понимание своих прав и ненависть к обману, предательству…
Когда они расстались, Галка Рязанкина выглядела растерянной, глаза Алексея недоверчиво сузились. И только блондинка окинула Марину долгим взглядом; дрогнули брови, в тени ресниц заблестели влагой глаза — она одна все поняла.
После такого разговора осталось немногое. Утром Марина написала отцу подробное и решительное письмо, в котором жаловалась на скуку и просила взять ее домой. Сгорая от стыда, бросила письмо в почтовый ящик.
А погода, как будто нарочно, дразнила ее в оставшиеся дни. В небе ни облачка. Зелень разросшихся садов покоилась в ожидании ветерка под лучами солнца. На пляжах негде было ступить.
Трудное время наступало, когда Алексей приходил домой. Оба делали вид, будто ничего не произошло. Но Марина наедине с собой удивлялась, как быстро совершился в ней переход от почитания к ненасытному желанию мстить Алексею в каждой мелочи, не оставляя безответным ни одного его слова. Логика была вовсе не обязательной. Видя Алексея перед собой и вспоминая блондинку, она и часу не могла прожить без колкостей и маленьких побед.
Если особенно тихим казался вечер, особенно нежно светились в сумеречной свежести нарциссы, которыми был усеян двор, и Алексей, занятый забором, выстругивал доски, Марина, выждав паузу, лениво говорила в пространство:
— Не люблю нарциссы. Кто их посадил? Какая прелесть гвоздики…
— А знаешь, кто был Нарцисс? — отзывался Алексей.
— Еще бы! — говорила Марина. — Еще бы мне не знать.
— Так вот ты напоминаешь мне этого Нарцисса. Только в юбке.
Она закатывалась хохотом и выглядела такой удовлетворенной, точно одержала еще одну победу.
— А ты напоминаешь… знаешь кого?.. знаешь?
Алексей, не отвечая, размашисто стругал. Душистая — на весь сад — стружка раз за разом устилала траву. Марина из-под прищуренных ресниц следила за ним, и ей хотелось говорить дерзости, дерзости, дерзости.
В последнее июльское воскресенье были назначены гонки, и яхты целыми днями бороздили залив. Марина с Галкой Рязанкиной пропадали на воде с утра до вечера. Сначала они готовы были плавать на любой яхте и радовались любой оказии. А когда все устроилось и к ним привыкли, Галка почему-то перешла на шестиместную «Диану», а Марина так и осталась на «Веге». Яхта была рассчитана на трех человек, но садилось обычно больше. Лишь у руля бессменно находился щуплый вихрастый Славка Малюгин, ровесник Марины. А с парусами управлялся неразговорчивый парень с волосатой грудью, бывший матрос Петька Щеголев, по прозвищу «Фелюга». Руки у матроса были толще мачты в самом ее основании, а глаза, маленькие, глубоко запрятанные, посматривали колюче, и Марина ничуть не сомневалась, что в порыве гнева он может выбросить всех за борт, как котят. Команды он подавал хриплым голосом. Исполнял Малюгин.
Постепенно и Марина постигала науку кораблевождения. Если раздавалась команда: «Оверштаг!» — она быстро прыгала на дно яхты и втягивала голову в плечи. Так назывался поворот против ветра. Над ее головой стремительно проносился тяжелый гик, парус хлопал по другую сторону, и яхта круто валилась на бок.