— Небольшой букетик, обошел все городские сады. А это на память!
Он выложил из коробки на ладонь сувенир: голубую яхту, вклеенную в кусочек черной пластмассы рядом с камнем, изображавшим скалу. Камень был настоящий.
Марина поспешно закрылась гвоздиками, чтобы не выдать слез. Мысль, с которой она успешно боролась с самого утра, внезапно пришла снова и утвердилась в ней. Она почувствовала, что уезжает напрасно, что поспешность эта никому не нужна и никому не понятна. И прежде всего ей самой. Ей вдруг страстно захотелось, чтобы рейс отменили, перенесли, чтобы можно было начать день заново и не повторить сделанных ошибок. Спрятав лицо в цветах, она ждала чуда…
Мимо, заглушая все звуки, проплыл, качаясь, бочкообразный самолет с провисшими на концах крыльями. Четыре сверкающих на солнце диска взревели в последний раз и смолкли. К самолету подкатили трап.
Объявили посадку.
2
В шестнадцать лет самые большие огорчения оттого и кажутся часто большими и страшными, что не значат ровно ничего. Воспоминания о «Веге», о блондинке, об Алеше быстро перестали мучить Марину. Памятное купание в ледяной воде прошло бесследно. Она не только не простудилась, не затемпературила, чего опасались родители, а, напротив, с той поры вовсе забыла о болезнях.
«…Поднялась и расцвела», — шутил отец.
Разлука с Алешей имела лишь тот результат, что она почувствовала себя старше сверстников; манера разговора стала сдержанной, слегка снисходительной, словно она объясняла одноклассникам вещи, давно известные ей самой. И распространился слух, что она влюблена.
Через год Алеша поздравил ее с днем рождения, Марина отозвалась письмом и велела адресовать ответы до востребования. Это была невидимая для других сторона ее жизни, с которой она ни за что не захотела бы расстаться. И вместе с тем сознавала, что это всего лишь память детства, забава, которая в конце концов исчерпает сама себя.
Подошло время, и Марина окончила школу с медалью, поступила в институт; все у нее складывалось хорошо, и она сознавала это. Но писала в Таганрог о своих сомнениях и разочарованиях: подруги рассеялись по свету, новая дружба завязывалась скоропалительно и столь же быстро распадалась; а хотелось чего-то прочного, надежного. Всякий раз находился повод взгрустнуть. Алеша, наоборот, присылал письма, полные бодрости и задора; видна была в них едва уловимая снисходительность и забота, как будто Марине не прибавилось лет и она должна была по команде вставать с постели и бежать на зарядку в сырой, неподвижный, затянутый туманом сад.
Он учил ее целеустремленности, как маленькую; она же видела, что жизнь его, несмотря на эту самую целеустремленность, складывалась трудно. Он поступил в институт, но учился урывками, не хватало времени. Ему дали новую работу — испытывать технику. Вначале эта работа ограничивалась заводскими стенами, а потом с новыми машинами его послали сначала на Север, затем в Казахстан и снова на Север. За один год он пробыл в командировках десять месяцев и шутя написал, что его чуть не вышибли из института; оправдательные справки от завода перестали действовать, а конца испытаниям комбайнов не предвиделось, так как два новых образца начисто вышли из строя.
Марина посочувствовала, написала несколько строк перед уходом на концерт, но ответа уже не получила. Детство кончилось, пришла юность. Иногда она хотела, чтобы Алексей оказался рядом, но тут же понимала, что это невозможно. И забывала об этом. Она жила чувством, будто все, что было в жизни до нее, было только подготовкой к чему-то неясному и главному. Это главное начиналось с нее, ожидало ее в будущем.
Она привыкла ходить на свидания, выслушивать признания в любви. Жизнь немало посмеялась над ее неколебимыми догмами. Раньше она уверяла себя, что настоящая любовь должна проверяться годами, но, поступив в институт, едва не вышла замуж. Мечтала с детства о музыке и видела себя за огромным роялем, а в последний год передумала, очутилась в математическом на отделении счетных машин и убедила ошеломленных родителей, что лучше дела не придумаешь.
Она привыкла к мысли, что никакие чувства и воспоминания минувших дней уже не смогут занять ее всерьез. Но когда группу студентов послали на практику в Крым и представилась возможность заехать в Таганрог, она вдруг разволновалась.
Приехав к Калмыковым, она случайно нашла пачку своих писем и перечитала. И ей стало неловко. Это чувство возникло вовсе не потому, что письма показались глупыми. Просто они ни на капельку не выражали то главное, ради чего она их писала и ждала с нетерпением ответов. Она рассердилась на себя, забыв, сколько стараний прилагала сама, чтобы скрыть это главное.