Для нее шли последние минуты мира, вернее, последние его мгновения. Фронт уже полыхал на всем протяжении от Белого до Черного моря, но в Сосновке в этот ранний час никто об этом еще не знал.
Поленька вышла во двор, развесила остатки выстиранного накануне белья, набрала воды в колодце. И, ставя ведро на приступочек, услышала разговор.
— Слушай, Лида, ты не знаешь? — говорила через забор одна соседка другой. — Сегодня никакой не праздник?
— А что?
— Да в церкви звонят…
И Поленька услышала далекий звон.
Соседский мальчик Ваня вышел на крыльцо в галошах на босу ногу, но в зимнем пальто. И это было не удивительно. Поленька почувствовала, что озябла, и, подхватив ведра, потащилась к крыльцу. В кухне, стараясь не шуметь, наколола лучину, собралась затопить печь.
Под окном пробежал Вихляй, заметила Поленька торчащий вихор. Ей потом казалось, что она сразу узнала Вихляя и одно это узнавание стало тревожным. Скорее всего, было наоборот, она не узнала его и никакой тревоги не ощутила: чего особенного — мужской затылок под окнами? Тревога пришла позднее.
Вихляй появился в дверях и пошел к ней со странным выражением на лице. Она отшатнулась, зашептала: «Что ты?.. Чего тебе?»
Он остановился и сказал с тем же странным выражением, точно все смешалось и он приобрел на нее какие-то таинственные права:
— Война, Поленька…
Она сказала, показывая на Павлика, вернее, на ту комнату, где он был!
— Тише. Пусть он спит.
И таинственное выражение исчезло из глаз Вихляя, он подошел, опустился на скамью у окна и взялся за голову. А она стояла у двери, вытянувшись в струну, испытывая одно лишь желание — чтобы Павлик не проснулся и подольше не знал о войне. Желание это, мудрое, доброе, какое-то материнское, помогло ей не пускать в глубь сердца жуткую, разрывающую душу тревогу.
Проводила Вихляя до калитки без слов, а может быть, говорила что-нибудь, да не помнила о чем. И была ли нужда в словах? Улица показалась ей сперва пустынной. Но потом заметила людей, много людей, которые стояли группами, тревожно переговаривались. Она поймала обрывки фраз о союзниках и не поняла, кого имели в виду. Вернулась в дом с чувством: теперь уже не скрыть, что началась война. Зашла в маленькую комнату, увидела — Павлик не спит, смотрит на нее ясными глазами.
У нее не хватило сил на улыбку, захотелось вдруг, чтобы не было этого утра, чтобы Вихляй не приходил со страшной вестью и она не видела людей на улице. Она попыталась представить другое утро, как если бы ничего не случилось, но уже не могла. С тоскливым чувством подумала, что можно прекратить ссору, отменить празднество, перенести отъезд, можно все исправить и отменить. Нельзя только отменить войну.
Пройдя по комнате, сказала безжизненным голосом:
— Началась война…
Павлик быстро сел на постели, взъерошил волосы, провел ладонью по лицу, сгоняя остатки сна, и рявкнул с досадой, точно она в чем-то провинилась:
— Так и знал!
Оделся, хватанул воды из ковша, закурил. Умчался. Печку топить не пришлось. Поленька погремела кастрюлями, заметила, что банка из-под соли пуста, поискала в шкафу. Оделась, пошла в магазин.
Медленно добрела до площади. Там громко звучал черный большой репродуктор, выставленный на столбе. Вокруг толпились люди. Передавали последние известия. Все было тревожно. Немцы бомбили Ригу, Кронштадт, Киев, Житомир, Севастополь. Сражения начались по всему фронту, от моря и до моря.
Перед военкоматом двор был заполнен людьми. Низкий, невзрачный домик совсем затерялся. Сидели даже на заборах. В разных местах начинали наигрывать гармошки, но мелодии тут же обрывались. Лица у мужчин были серьезные, решительные, только группа совсем молодых подростков бодро и задиристо распевала «Катюшу». А народ все шел, все прибывал к зданию. Поленька понадеялась разыскать тут Павлика, но поняла, что его невозможно углядеть в такой массе народа.
Зашла в магазин. И тут в который раз дрогнуло сердце. В магазине было пусто. Лишь накануне, она помнила, всего было полно. Теперь пустые прилавки, пустые полки. В углу на ящиках сгрудились продавцы. Поленька подумала, что, может, вышло какое-нибудь распоряжение правительства или предприимчивые люди с утра все похватали. Понять было нельзя, да и спрашивать ни к чему. На вопрос о соли продавцы грустно покачали головами.