Даже когда сравняются берега, укрытые снежной пеленой, слышно в тихую ночь, как журчит под ногами вода: будто невдалеке кто-то говорит бессвязно, торопливо, чудно. Рассказывали, будто Мельничный ручей доходит до самой Волги. Силин с Дементьевым давно собирались проверить это и построить плот. Сперва они задумали построить планер и улететь, но оба не знали, с чего начать. Дементьев, правда, нашел доску для крыла, но этим дело ограничилось. Зато строить плот можно было запросто, и ребята принялись готовить материал к весне. «Лишь бы на Волгу выбраться, — говорил Дементьев. — А там дорога прямая».
Выше по течению, недалеко от скрипучей сосны, образовалось болото со змеями. Змеи были безвредные, с желтыми пятнышками на голове — ужи. У Силина один всю зиму в банке жил. Зато болото было настоящее. Забрел сюда прошлым летом колхозный жеребенок Пепел, да чуть не утоп. Одни глаза над осокой торчали. Насилу вытащили. А Кольке Силину, за то что первым жеребенка увидел, конюх дед Гришака смастерил деревянную саблю, какой ни у кого нет.
После этого случая подружился Колька с дедом Гришакой и стал бывать на конюшне. Мать догадывалась, где он пропадает, но не ругалась, как раньше. Да и что ругаться, когда дед Гришака самый настоящий и родной ему дед. С тех пор как помер Колькин отец, между матерью и дедом Гришакой словно кошка пробежала. А Колька жалел обоих.
После школы он забегал иногда на конюшню, чистил лошадиные стойла, разносил надетые на вилы клочки сена, ладошкой похлопывал лошадей и учился покрикивать, как дед Гришака: «Ну п-шел, не суйся вперед! И до тебя дойдет очередь…» И лошади терпеливо отворачивались, как будто всё понимали.
Особенно любил Колька простаивать возле жеребят. Пепел к тому времени сильно подрос и еще больше потемнел. Весь его корпус налился силой. Колька запросто заходил к нему в стойло, гладил, отчего по спине Пепла пробегала сильная дрожь, и кормил сахаром.
Скоро дед Гришака перевел его в другое место, подальше от того, где находилась молодая рыжая кобылка Свеча. Новое стойло было ближе к выходу, холоднее и поэтому сильно не понравилось Кольке. При южном ветре сквозь щели в стене наметало целые полосы снега. Пепел стоял по утрам заиндевелый, понурый и только подрагивал ушами. Колька раздобыл пакли, законопатил все щели, а ту сторону, что находилась рядом с воротами, заколотил фанерой.
За помощь дед Гришака иногда сажал Кольку верхом на Пепла. Сперва водил по двору, а потом стал отпускать вовсе. Ездил Колька без седла, держась обеими руками за гриву, и сваливался в сторону, как только Пепел переходил в галоп. Дед Гришака хлопал себя по бокам и хохотал до слез. В конце концов Колька приноровился, начал выезжать самостоятельно со двора; когда Вельяминово скрывалось за бугром, он пускал лошадь в галоп, так что ветер свистел в ушах.
Постепенно Пепел привык к Колькиному голосу, узнавал его по шагам и, приветствуя, сильно дергал ушами, искал сахар в ладонях.
По воскресеньям дед Гришака отвозил на базар молоко с первой дойки и брал Кольку с собой. Он всегда спал, когда представлялась возможность. Уже на середине дороги Колька брал вожжи, а дед Гришака заваливался где-нибудь между бидонами и спал до Рассказовки. В Рассказовке был базар. Покончив с делами, они заходили в зеленый канцелярский магазин, стоявший на площади, и дед Гришака покупал Кольке все, что тот просил: перья, линейки, карандаши. А однажды подарил перочинный ножик с красной костяной ручкой.
Зато по понедельникам Кольке не везло. Все беды начинались с урока математики, вернее, с Капитолины Кондратьевны. Капитолина Кондратьевна жила с ними по соседству, снимала комнату у бабки Потылихи. Жила она давно, и они с бабкой даже стали походить друг на друга: обе худые, высокие и в черном. Бабка Потылиха еще кое-когда улыбалась, по праздникам. Но у Капитолины Кондратьевны был характер железный.
Конечно, если бы знать наперед, Колька ни за что не полез бы к ним в сад за сливами, не гонял бы соседского кота и не стрелял бы в него из рогатки, хотя этот проклятый кот сожрал у него на глазах двух воробушков. И теперь Колька был убежден, что Капитолина Кондратьевна нарочно вызывает его, когда уроки не выучены, задачка не решена. Даже если он знал формулу и объяснял приятелям на переменке, Капитолина Кондратьевна вызывала его к доске и спрашивала таким ровным безжизненным голосом, что Колька терялся.
Получая двойки, говорил после уроков бодрым тоном:
— Мне все равно ничего не будет…
Но чувствовал, что верят ему слабо. Дома-то мать, конечно, устраивала выволочку, то есть сперва глядела на него со скорбным видом, заливалась слезами, а потом трескала по затылку. Колька хмурился, надевал шапку и уходил. Чаще всего к лучшему другу Мишке Дементьеву, через два дома.