Положив на стол завернутый в бумагу кусок сала, Валентина Сергеевна попросила взамен немного водки. Поленька слышала, как они договаривались с матерью в прихожей.
— Не возьму сала, за что? — говорила мать. — А водки сколь?
— На компресс, Марья Тимофеевна.
— Хватит полстакана, зачем тебе целая бутылка?
— Чтобы вернуть целую же, — смеясь пояснила Валентина.
Наскоро выпив чаю, Поленька помчалась к Ленке Широковой. Они захватили Зинку Селиверстову (артистов уже не было) и втроем подались в Семеновский лес. Моросил дождь, но они и не заметили его.
При виде танкистов и замаскированных, с выпирающей из-под елок мощной броней танков оробели. К счастью, народ из городка еще оставался. Старуха Федосьевна, у которой два сына были в армии, тянула к ближнему танку наверх кринку молока. Танкисты, молоденькие, казавшиеся худыми из-за больших шлемов, отказывались, улыбались:
— Да что вы, мамаша… Не положено нам…
Глядя на них, Поленька думала: «Ведь это они… они выбили немцев из Каменки. А сейчас шутят как ни в чем не бывало. Какие удивительные…»
Отчаявшись и разобидевшись, Федосьевна бросила кринку с молоком и пошла в слезах, не разбирая дороги.
— Взяли бы, чего уж! — крикнула Поленька с досадой, забыв, что за миг до этого восхищалась танкистами.
Метнулась, перехватила упавшую кринку, в которой осталось немного молока, и поставила на танк. Увидев молодую женщину, танкисты перестали ссылаться на приказ. Поленька поспешила вслед за Федосьевной со словами:
— Бабушка, взяли, взяли…
Встретилась опять Валентина Сергеевна. Неожиданно появилась, снова поздоровалась с улыбкой, но Поленьке показалось, что новая встреча не то чтобы неприятна Валентине, а как бы не ко времени. Перед ней была уже другая женщина. Может быть, всего лишь успокоенная. Но разгладились морщинки у глаз, пропало напряженное выражение. А вместе со спокойствием появилось ощущение красоты, достоинства.
— Представляешь? Они уже месяц в боях… — сказала она. — И все время в танках. А там тесно, ну некуда повернуться.
«Что же она еще узнала здесь? — думала Поленька, продолжая между тем следить за уходившей Федосьевной и возвращаясь мыслями вновь к Валентине Сергеевне. — Уж не влюбилась ли, а может, пригласила, кого хотела? Отчего ей не пригласить. Живут же солдаты во многих домах. Я бы сама пригласила… того, что вчера командовал на переезде… Но нельзя даже замысливать такое. Стоит уступить самой себе… и сорвется все, поплывет… не удержишь. Я уже сейчас чувствую, как полна сил… этих ужасных… холодной водой по утрам и побольше работы… Вот что нужно».
Долго разглядывала танки, поражаясь их холодной мощи. Длинные орудия, которые удивили ее накануне, теперь казались привычными и красивыми. Поленька пыталась представить, сколько же надо сил, чтобы сдвинуть с места одну бронированную громадину. И вместе с этой мыслью все время стояла другая: куда ходила Валентина? Неужели кому-то назначила? Поленька старалась не думать, но думала с завистливым, ревностным чувством, мысленно возвращаясь к прошедшей ночи и к тому командиру, который гнал танки вперед. И в то же время пробовала прогнать это ревностное чувство привычной мыслью о том, что она молода и хороша собой, замужем, а Валентина Сергеевна в годах, тридцать почти, и полнеть начинает. Как ни мойся по утрам огуречным соком, какие кремы ни накладывай, а уже морщинки у глаз. И невезуча. Даже если она назначила свидание кому-нибудь из танкистов, это нельзя назвать счастьем.
Но рассуждения о мимолетности свиданий все же не принесли ей успокоения. Представить себе возможность свидания и то было приятно, она еще не истощила запаса чувств, а может, даже и не починала его.
О своем же замужестве Поленька думала точно так же, как вначале. Ощущение ошибки, преждевременности, снисходительное отношение к Павлику утвердились в ней раз и навсегда. Даже возникшее у Поленьки почтение к тяжкой доле мужчин и трепет, впервые с такой силой взволновавший душу, не относились к Павлику. Судя по письмам, он был вне опасности, и она, думая о нем, тревожась по привычке, в то же время не могла отделаться от давнего укрепившегося в ней чувства и простить своей поспешности с замужеством. Поленька не знала и не могла знать, не понимала и не могла понимать, что, выйди она за Павлика годом позже, даже сейчас, ее чувства и отношение к нему могли быть иными, что в раннем замужестве она была бы почти наверняка разочарована с любым человеком, потому что не ожидала стольких обязательств и ограничений. Павлик виноват был в том, что встретил ее слишком рано, полюбил чересчур горячо и был свят и настойчив в этой любви. Лишь теперь, пробудившись от девической романтики, которая на деле ничего другого не означала, кроме способности глядеть на себя и прислушиваться к себе, — лишь теперь, пробудившись и раскрепостив душу, она могла дарить любовь, а не только требовать ее.