Но во всем этом вихре чувств Павлик держался особняком, она старалась просто не думать о нем, пока он был вне опасности. Не могла знать Поленька, что в то самое время, когда она возвращалась с пустым узелком в городок, курсанты артиллерийских учебных лагерей, где был Павлик, грузились в эшелон, что дивизия, в которую они вольются, примет бой на юге, будет отступать через Крым, что потом, после госпиталей, Павлик снова окажется на Черном море и там во второй и в последний раз начнется его тяжкий ратный путь.
Но до этого надо было дожить, а покуда Поленька находилась гораздо ближе к войне. Возвращаясь в Сосновку, думала, как несправедлива к ней жизнь. Валентина Сергеевна шла рядом мягкая, задумчивая; молчала почти всю дорогу, точно не допускала Поленьку в свою тайну, точно теперь она была в выигрыше, несмотря на свой возраст и одиночество, несмотря на Поленькину молодость и красоту.
Спокойствие Валентины Сергеевны злило Поленьку. Ревность к этому спокойствию, к тому, что подразумевалось под этим спокойствием, снова останавливала и останавливала сердце, держала ее в напряжении весь оставшийся день и вечер Она нервически разговаривала с матерью, нагрубила приехавшему отцу. Его расспросы про рытье окопов и возвращение почему-то раздражали ее. Поленька не могла уже говорить с интересом о том, что прошло. Она удивилась, как равнодушна стала, в сущности, к тому, что волновало ее совсем недавно, — судьба Альки, история с хромым. Неужели она перестала думать и сочувствовать, как только перестала видеть? Неужели то же самое происходило с Павликом, вернее, с ее отношением к нему. Когда отец упомянул несколько раз о Павлике, поинтересовался, о чем тот пишет, Поленька не сдержалась.
— Оставьте! Оставьте! — выкрикнула она со злостью. — Когда я замуж выходила, что вы говорили? Помните? А теперь чуть что — Павлик да Павлик. Дает советы в каждом письме, как уберечь себя. Самое простое — давать советы… потому что они не стоят ничего! Ничего!
Ошеломленный отец долго молчал, собираясь с мыслями, и ответил негромко:
— Возражали, потому что молодая была. Сейчас что ж… Второй год пошел. Другой человек. Так и хочешь всю жизнь девочкой пробегать? Что для девочки хорошо, для взрослой, замужней неловко и плохо может быть. И не забывай — он на войне.
— Мы все на войне! — в сердцах бросила Поленька и ушла, хлопнув дверью, не слушая дальнейших возражений.
А вечером непонятная сила, которая крутила весь день, потащила ее к Валентине Сергеевне. Она шла и выдумывала повод, хоть повода не было, подыскивала объяснения, но с объяснением тоже было нелегко.
Холодный ветер на улице постепенно отрезвил ее, охладил кровь, но перед домом Валентины она опять заволновалась; когда входила на крыльцо и взялась за перила, пальцы ее дрожали.
Встретила ее Валентина Сергеевна удивленно: не ждала. Обычно приветливая, радушная, она в этот раз испытующе поглядела на Поленьку, опять ее глаза были полны тайны, куда она не хотела никого пускать. Но в дом все же пустила, отступив медленно, как бы раздумывая. Как бы говоря: «Ну что ж, если сама напросилась, тогда не удивляйся».
Шла Поленька за Валентиной Сергеевной, оглядывая сзади ее стройную фигуру, слишком праздничный по военному времени и потому необычный наряд. Она невольно любовалась хозяйкой дома и догадывалась, как должны быть желанны для мужчин эти плечи, чуть сутуловатые, оттого что полновесна и по-девичьи высока грудь, как хороша талия и сильные красивые бедра под узким платьем, а платье, может быть, для того и узко, чтобы хоть немного была видна эта красота. Ноги в лакированных туфлях, где каждая линия — совершенство. Поленька даже задохнулась от зависти, почувствовала себя дурнушкой. Обычная спасительная мысль насчет своей молодости уже не принесла успокоения. Перед ней шла женщина, не имевшая возраста, наделенная высшим смыслом — дарить миру продолжение жизни. Поленьке впервые представилось, как несправедливо лишать женщину ласки и любви даже на миг в ту краткую и бесконечную в своем волшебстве пору, что ей отведена — отведена же все-таки… Вспомнились подведенные, как будто расширенные глаза Валентины, яркие губы.